Екатеринбургская опера: «Мы побуждаем людей к добрым чувствам, и учат нас этому в Уральской консерватории»

В этом году Уральской государственной консерватории имени Модеста Петровича Мусоргского исполнилось 80 лет. В честь этого знаменательного события Екатеринбургский театр оперы и балета подготовил гала-концерт, в котором примут участие выпускники консерватории — ведущие солисты оперы, артисты хора и оркестра. В преддверии этого грандиозного мероприятия JustMedia побывал на репетиции гала-концерта и поговорил с его участниками.

О том, что делают солисты, когда забывают слова, почему музыканты — ненормальные люди и обычному человеку находиться с ними рядом очень трудно, а также о четверных тулупах на сцене Екатеринбургского театра оперы и балета — в интервью JustMedia с режиссером-постановщиком гала-концерта Александром Кульгой, концертмейстером вокального класса Светланой Смирновой и концертмейстером оркестра Лилией Сбытовой.

—По какому принципу отбирались произведения для гала-концерта в честь Уральской государственной консерватории?

Александр: Разумеется, шел долгий отбор произведений. Были представлены супер-хиты, исполняя которые, наши артисты в полной мере продемонстрировали свое мастерство. Первое отделение полностью состояло из русской музыки — Чайковский, Римский-Корсаков, Прокофьев, Шостакович и Кобекин. В свое время наш театр за спектакль «Пророк» Кобекина в 1987 году получил Государственную премию, а это фактически звание Героя Советского Союза. Первая была за «Отелло».

Режиссер-постановщик гала-концерта Александр Кульга

—Учитывались ли предпочтения самих выступающих?

Александр: Каждый хотел блеснуть, но без цензуры в лице главного дирижера, конечно, не обошлось. Нам хочется показать, чему нас научила наша альма-матер, потому как все это приурочено к юбилею консерватории. Дата серьезная, и хочется, чтобы это было 8:0 в нашу пользу.

—Как изменилась консерватория с того момента, как вы там учились? Часто ли вы сейчас бываете в своем вузе?

Александр: Мы, конечно, заглядываем к своей профессуре, но из-за плотного графика это бывает редко. Мы не можем не следить за консерваторией, она — кузница кадров для нашего театра. В ней происходит смена педагогов, поколений, но качество выпускников остается неизменным, потому что Уральская государственная консерватория — это бренд. Ее можно смело назвать третьей из лучших в стране, потому что примерно одна четвертая выдающихся российских музыкантов — выпускники именно нашей консерватории. Куда бы мы ни приезжали на гастроли, везде есть ее выпускники, поэтому нас даже называют свердловской мафией.

Светлана: В «Станиславском» (Московский академический музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко — прим. ред.) работает очень много выпускников нашей консерватории. Не стоит забывать о том, что наш выпускник, выдающийся дирижер и музыкант Евгений Колобов основал «Новую Оперу» (долгое время был главным дирижером Свердловского государственном академическом театре оперы и балета им. А. В. Луначарского — прим. ред.).

—В чем изюминка нашей консерватории, чем она отличается от других?

Александр: У нас любят крепкие голоса. И это связано не с акустикой театра, а с тем, что у нас очень мощная школа. Иногда уральских вокалистов называют «силовиками». Сильные, крепкие голоса хороши для больших гастрольных сцен.

Светлана: У нас хорошая закалка, это потом очень помогает в работе.

Александр: Хорошая закалка важна для уральцев, потому что мы живем на Урале — крае, где постоянно снег, дождь, ветер. Наша природа антивокальная, и консерваторская закалка помогает выживать в таких условиях.

—Что в студенческие годы, например, из дисциплин давалось труднее всего, над чем приходилось больше работать?

Александр: Нам, как и любым студентам, не хватало денег (смеется). А вообще музыканты — странные люди. Обычному человеку очень трудно находится среди них. Им непонятно, что происходит. Это свой мирок, и когда в компании людей кто-то неожиданно кричит: «А-а-а», нормальный человек пугается. Из музыкантов никто давным-давно даже внимание на это не обращает. Все привыкли к тому, что кто-то один может дирижировать, другой — шептать. Музыкант постоянно находится в процессе обучения, шлифовке мастерства.

Концертмейстер вокального класса Светлана Смирнова

Вот человек сидит с клавиром (показывает на Светлану — прим. ред.) и выпускает она его из рук только тогда, когда на пюпитр ставит перед собой. Это нормальная история. И если с утра она будет сидеть в буфете пить кофе и долбить пальчиками по столу, то это тоже нормально. Это не тик. Это постоянная работа. Вокалистам приходится учить большие объемы, причем на разных и часто незнакомых языках. Например, итальянский знают все музыканты — это второй родной язык. Но случается исполнять произведения на немецком, французском.

Светлана: Даже на санскрите. Санскрит — мертвый язык, на котором не говорит ни один человек на планете, а мы на нем поем. Следующий сезон открываем оперой Филипа Гласса «Сатьяграха».

—У всех студентов есть байки, крылатые фразы от профессоров, припомните, пожалуйста, что-нибудь из этого.

Александр: Все театральные байки связаны с нецензурной лексикой, бытом и техническими вещами. И если мы начнем рассказывать о них, то артисты для зрителя и слушателя станут чем-то обыденным. Пусть это будет загадкой и артисты останутся небожителями, с которыми нельзя просто так в трамвае поехать.

Светлана: Иногда видишь ребят в классе, коридоре и думаешь: «Ой, Сашка, Ира, Гарик». Но когда они выходят на сцену и начинают творить, ты думаешь: «Господи». Ощущения от того, какими ты их знаешь, и от того, что они творят на сцене, не состыковываются.

Александр: А что касается профессуры, наших педагогов, то когда они видят, что кто-то хорошо поет или играет, про него говорят: «Какой хороший мальчик». Или девочка. А вот если кто-то начинает неважно выступать: «Ну, кто его учил»?

—Может быть, все-таки расскажите хотя бы одну, приличную, байку?

Александр: На пятом курсе нас отправили за продуктами для выпускного, но денег на них не было. Мы быстро встали на улице с шапками, спели и заработали их (смеется). Одна из особенностей артиста в том, что некие стеснения пропадают.

Концертмейстер оркестра Лилия Сбытнова

—В интервью одного из выпускников консерватории Санкт-Петербурга читала, что, чтобы выбить из него стеснение, преподаватель заставлял его еще в советское время ездить в транспорте и ходить по улице в красных коротких шортах и майке-«алкоголичке». Как преподаватели нашей консерватории борются со стеснением своих студентов?

Александр: Да-да, и такое бывает. Это я вам как режиссер говорю. Я, работая с артистами, делаю все для того, чтобы это дело выжигать. В принципе все артисты-музыканты находятся постоянно в ненормальном состоянии. Само по себе пение — это уже ненормальное состояние, и мне как режиссеру нужно сделать так, чтобы артист в этом состоянии выглядел нормально. Бывает и так, что из артиста надо, наоборот, выбить хоть какое-то стеснение.

—И какие у вас способы борьбы с застенчивостью?

Александр: Самым главным для артиста на сцене является правильное знание музыкального текста и текста, который он поет, и для этого у нас есть концертмейстер. Первое стеснение возникает от того, что человек не уверен в знании текста. В опере нужно три вещи: голос, голос и еще раз голос. Понятно, что внешние данные тоже нужны, хотя сейчас такие замечательные технические приспособления, грим, костюмы, которые помогут скрыть все недостатки. Концертмейстеры — хорошие психологи, которые к каждому музыканту найдут подход: кому-то добавят стеснительности, кому-то убавят. И сделается они это очень красиво, филигранно.

Светлана: На смену стеснительности приходят другие задачи. Солисту нужно много за чем следить, и места для волнения не остается. Основная работа концертмейстера в театре — подготовка солиста к спектаклю, выучка материала и поддержание формы. Дальше уже работа дирижера. Концертмейстер — проводник между дирижером и солистом. Вторая сфера деятельности концертмейстера — концертная деятельность. Мы ездим на разные фестивали, конкурсы, и там другие задачи. Много психологических задач: как солисту лучше себя подать, раскрыть, какое ему исполнить произведение, чтобы показать его с самых ярких сторон.

Александр: Вспоминая о байках — вокалисты постоянно забывают текст. Но, в отличие от драматических актеров, у них есть музыка. Музыка продолжает звучать, а солисты начинают, не останавливаясь, «лить компот», особенно это удобно, если исполняешь партию на русском языке.

Светлана: Сейчас на репетиции сажусь за рояль и понимаю, что не помню, что в следующей строчке. Просто руки играют, а голова — совсем позади.

Александр: Николай Любимов, когда первый раз поднялся из оркестра петь, говорил: «Ребята, я не знал, что у вас так страшно». Он всю жизнь был тромбонистом в оркестре, а сейчас он солист первого положения.

Александр: Солистки текст забывают, могут на итальянский перейти, а я иногда мелодию не помню. Суфлер кричит: «Слова», а мне ему хочешь сказать: «Ты, мне мелодию напой». У нас один из немногих театров, где сохранена должность суфлера. Это наша страховка, без которой нельзя при наших количествах спектаклей. У нас не такая большая труппа, поэтому в основном работают одни и те же.

—Какие еще у музыкантов трудности, кроме забытых мелодий?

Лиля: Во время участия в гала-концерте мы будем играть на сцене, и там ты чувствуешь себя абсолютно по-другому, нежели в оркестровой яме. Даже чисто звуковые представления у нас немного другие. В яме связующее звено оркестра со сценой — дирижер, которому мы подчиняемся безусловно. Хотя мы, конечно, слушаем солистов. Сами понимаете, творческие люди не роботы. Хотя в произведении и задан метроритм, все равно бывают нюансы. Солист — человек с душой, и у него может быть свое предпочтение, прочтение материала, в конце концов, настроение другое.

Оркестр в руках дирижера играет роль аккомпанирующего инструмента. Мы не филармонический оркестр, который находится на сцене и занимает все пространство собой — кум королю, что называется. Мы — один из органов организма, который называется театр. Как мы не можем в опере без солиста обойтись, так и они без нас. И я уже не говорю про балет. У нас специфика связана с работой вокалистов, хора на сцене. Немного отличается прочтение балетной музыки, потому что тут мы выходим на первый план и в какой-то степени не зависим от того, что происходит на сцене. Конечно, бывают свои нюансы, как говорят, под «ногу играем». Допустим, балерина делает какой-то жест, и нужно подождать, пока она его сделает.

Александр: Представьте, как слаженно должны звучать сто человек. Даже если мы с вами вдвоем захотим стихи прочесть, то нужно будет очень долго тренироваться, чтобы это было синхронно. И это делает нас единым организмом.

—Что делает оркестр, если ошибается дирижер?

Лиля: Все зависит от оркестра. В оркестре нашего театра играют музыканты высокого профессионального уровня. Мы знаем это по тем отзывам, которые получаем от профессиональных музыкантов и зрителей. Они подходят в конце спектакля и благодарят за удовольствие. Хотя, конечно, после спектакля основные аплодисменты достаются сцене.

Касаемо дирижеров. Все люди могут ошибаться, но если бы дирижеры работали с менее профессиональным коллективом, то были бы сложности. В нашем оркестре более 90% музыкантов окончили Уральскую консерваторию, и поэтому у нас у всех была одна школа. И это огромный плюс. Мы учились у одних преподавателей, нам легче сыгрываться, проще чувствовать локоть товарища, которого ты элементарно знаешь много лет. Мы как одна большая семья.

—Сложно ли вам в таком случае работать с приглашенными солистами, дирижерами?

Лиля: Я не могу назвать это сложностью. Есть процесс притирки, как в любом коллективе. Нужно установить контакт, понять, что за человек, например, дирижер. Причем именно как дирижер, потому что мы не должны обращать внимание на какие-то человеческие особенности вновь прибывшего.

Александр: Это будет непрофессионально, и именно поэтому у нас очень доброжелательный коллектив

Лиля: Мы стараемся подчиниться воле дирижера, у каждого из которых свои предпочтения. У кого-то в нотах написано форте и крещендо, а другой, наоборот, хочет пиано и диминуэндо. И мы идем навстречу, и тем самым получаем удовольствие от совместного творчества. Именно за мобильность и за то, что мы легко поддаемся творческим порывам, приглашенные дирижеры так любят наш коллектив. Для нас — это хороший тренинг.

Театр — это не болото, которое само по себе варится. Хотя какие-то …дцать лет назад, еще до прихода нового руководства, у нас в театре было ощущение некого болотца: не было постановок, свежей крови в виде приходящих дирижеров и солистов, и это было скучно. Сейчас нам интересно, но бывают сложности. У нас нет двух полноценных составов оркестра, поэтому мы работаем практически без выходных. Конечно, мы все сильно устаем, но то удовольствие, что мы все получаем от этой работы, — несоизмеримо больше.

Александр: От любой работы наша отличается тем, что у нас люди все с приличным чувством юмора. В нашей работе нельзя без него, иначе это превратится в какое-то производство. Опера сама по себе очень сложный жанр. Что ни опера, то труп, кровища везде, за исключением «Севильского цирюльника».

Лиля: Без здорового подхода к жизни нам никак не обойтись, и юмор нам помогает преодолеть многие трудности. Все наши артисты улыбчивые и доброжелательные.

Александр: Конечно, наша профессия очень серьезная. Мы только учимся ей 15-16 лет — музшкола, училище, консерватория, аспирантура, и относиться к этому без юмора нельзя. Это не должно быть серьезно. Мы должны точно знать, во что мы играем. Мы не выпиливаем что-то невероятное, а играем, и наша задача, чтобы вы в это поверили.

Лиля: У нас производство, которое ничего не производит. Мы не делаем мебель. И, как плотники, не можем сказать: сегодня поработал, и вот итог, например, готовый стул.

Александр: А мы сегодня поработали и даже декорации уже убрали, осталась только эмоция.

Лиля: Самое главное в нашей работе — чтобы у людей что-то осталось внутри, чтобы они вышли с позитивом, где-то о чем-то задумались. Мы побуждаем людей к добрым чувствам.

Александр: И этому учат в консерватории. В учебных заведениях до консерватории учат музыке, а консерватория готовит тебя к жизни здесь. Поверьте мне, это очень непросто, и то, что люди вокруг улыбаются и у них с чувством юмора все в порядке, это неспроста. Каждый артист постоянно получает стресс, шок. Попробуйте выйти на сцену и сказать несколько слов на тысячную аудиторию. Даже человек с неплохим языком и недурственно соображающий начнет заикаться и получит нешуточный стресс. Этот стресс каждый день преодолевают все наши артисты, выходя ежевечерне на сцену, и если вот так к этому серьезно относиться, то вы увидите театр шизофреников.

—Какая для вас была самая сложная постановка: с точки зрения подготовки, декораций?

Александр: Постановки и даже перестановки простыми не бывает. Шел «Евгений Онегин», мы его переставили. И это совсем другая история: другие дирижеры, режиссеры, сценография, костюмы и обстоятельства. То есть документ, музыка, текст те же, а обложка и картинки в документе другие. У нас, в отличие от других видов искусства, есть документ — партитура, и мы должны его четко придерживаться. А вот дальше импровизация.

Лиля: Бывает чисто инструментально более сложные постановки, например, «Летучий голландец». Вагнер оказался для нас новым, мы его никогда не ставили. Конечно, слушали, проходили, но так, чтобы самим соприкоснуться, — нет, и это было интересно. Мы удивились тому, что не знали, какой он классный на самом деле. Мы почему-то считали, что это некий анахронизм, марши в бравурной манере. Все кричат, орут. Оказалось, что это совершенно милейшая, интересная, глубокая и не такая однотипная, как мы думали, музыка. Но при этом она оказалась технически сложной для оркестра. Вы не представляете, сколько физических сил мы тратим на этот спектакль.

Александр: Вокалистам тоже сложно. Возьмем «Графа Ори». Знаете, у фигуристов есть четверной прыжок, и вот в этой опере у вокалистов одни такие прыжки для всех. Как будто вышел на сцену — и давай, крути. Концерт к 80-летию консерватории — не исключение. Здесь тоже одни четверные с разными фигуристами. Он состоит из сложных и очень красивых номеров.

—Вы гастролируете, ездите на различные конкурсы. Чем наш театр отличается от других? Почему бы вам хотелось работать именно здесь?

Александр: Вокалисты — цыгане. Мы работаем по разным театрам, но почти всегда возвращаемся домой, в наш родной театр.

Лиля: Дома ничуть не хуже, а то и лучше. Наш театр находится на высоком профессиональном уровне и сравним с лучшими театрами мира. А почему тогда нам не здесь работать?

Александр: За последние десять лет наш театр объехал полмира: Южную Африку, Европу, США, Азию. Мы посетили даже такие невероятные для гастролей страны, как Тайвань. Не все тайваньцы знают, что такое Россия, но зато теперь они знают, что такое Урал, Свердловск, «Екатеринбрюх». И на всех мировых сценах, где работал наш театр, публика просто ликовала.