Юрий Шевчук: «Я воинствующий пессимист!»

Лидер группы ДДТ Юрий Шевчук рассказал екатеринбургским журналистам о евроремонте России, строительстве «газоскрёба» в Санкт-Петербурге, средневековье в головах россиян, культурном уровне ниже плинтуса и о нехватке добра и милосердия.
—Почему я один — потому что музыканты сейчас собирают аппаратуру. А я свой микрофон уже собрал. Ну, вопросы есть? Если нет, я буду очень рад (смеётся)!
—«А наутро выпал снег после долгого огня». Вот у нас сегодня тоже выпал снег с утра!
—Я сегодня был восхищен! Я сегодня первый раз в этом году увидел снег! На Камчатке я был, но там я видел снег, которому несколько тысяч лет!
—Вы пожелали в конце концерта «гражданского общества». России не хватает нормального гражданского общества? Что вас в современной политической жизни огорчает, ради чего вы готовы выйти на улицу и как часто вы это делаете?
—Вот бы спросили о музыке… Ну, как концерт-то был?
—Звук хороший был!
—Звук хороший был? Ну, вот мы привезли аппаратуру с собой. Тащим её! И в Магадане она была, и на Камчатке — везде! Это очень радует, потому что есть всё-таки у нас рабочая совесть. И в Магадане, где никто никогда не приезжает, никого не привозят, или на Камчатку, в Сахалин, — это здорово, конечно, когда люди говорят, что такого никогда не было и не будет! А ты им говоришь: будет, будет, будет! Потому что будут ещё музыканты приезжать и будут радовать! Конечно, не знаю, какой это был по счёту концерт — мы устали. Ещё два концерта в Перми, и ещё нам до декабря ездить. Вот. Насчёт политики… Ну, я сегодня читал же стихи на эту тему. Художник гражданином является. У художника хозяин — не президент. Художник должен иметь внутреннюю свободу. Художник не имеет право, на мой взгляд, дружить с сильными мира сего, какими бы красивыми они не были. Потому что если ты дружишь с кем-то, выпиваешь, то потом ты лишаешься голоса, лишаешься этого права говорить то, что думаешь. Художник — это Емеля, это юродивый, это Иван-дурак. Умный дурак, я бы так сказал, который сердечно переживает динамику происходящего в мире. Я с удовольствием проехал с ребятами по всей стране. Я видел плюсы и минусы этой нашей действительности. Гражданское общество у нас будет только тогда, когда элементарно будет независимый суд, будет независимая исполнительная власть, независимая законодательная. А сейчас у нас, конечно, одна партия КПСС, то бишь «Единая Россия». Это всё понятно, и многие люди путают любовь к Родине с любовью к президенту. У нас много вообще вот такой дури. Вы знаете, я согласен с той теорией, которая сейчас бродит по стране в буйных головах, о том, что у нас вот как-то странно эти два сословия, существующие на протяжении полутора тысяч лет, до сих пор вот третьего как-то не случилось. То есть одно сословие — это князья и бояре, второе — тягловый народ. И между ними огромная пропасть. И неважно, имеет ли этот князь или боярин партбилет или не имеет, и неважно, в каком он веке находится — в 18, 19 или 21. И тягловый народ тоже. И вот у нас как-то не получается вот этого какого-то созвучия, всегда идёт диссонанс – говоря музыкальными терминами. 1612 год, 1812, 1941, а так очень мало у нас такого единения, когда все бы князья, бояре и тягловый народ, — мы все бы высеяли какую-то одну для нас великую, светлую идею. Вот эта пропасть — она меня раздражает, конечно. И гражданское общество будет только тогда, когда исчезнет или как-то мы справимся с этой ямой. Почему, почему во все времена при демократии, при коммунизме всегда одно и то же — административно-командная система и электорат. И всё. И вот эта пропасть — может быть, в этом виновато татаро-монгольское нашествие. Я сам наполовину татарин – может, мои предки виноваты? В 12-13 веке вся Европа, именно князья и бояре — они осознали, что экономически выгоднее крестьянину быть свободным, чем рабом. А мы это дело прокурили с татарами 200 лет. И потом опять наступили на те же грабли. Это печально, кончено. Есть человек с мигалкой в башке, есть без мигалки. И вот эта вот дискотека идёт у нас в голове уже полторы тысячи лет. Вот это меня, конечно, не устраивает. Я об этом говорю везде, пою об этом песни и читаю стихи. И мне мои друзья ДДТшники помогают. И самое главное — это работать с молодёжью. Мне кажется, важные сейчас для нас вещи, для очкариков — это просвещение. Просветительством заниматься! Телевидению заниматься просвещением. Не говорить «дерьмократия, дерьмократия», а просто поговорить, что такое демократия. Которой не было ещё, но которая может быть спокойно. Просвещать народ, говорить о том, что свобода — это не так плохо. И сытое рабство — оно возможно, но это всего лишь рабство. И патриотизма на рабстве не построить. Это очень важные вещи. Надо просвещать. Мы вот с Сергей Сергеевичем Смирновым сделали фильм «Свобода по-русски». Очень простыми словами говорили о том, что такое демократия, с чем её едят, какой она может быть, какой она была. Рассматривали вече новгородское, первые думы. Ну, во время первых дум что было нужно народу? Народ во время первых царских дум просил свободного труда, он просил земли, чтобы работать на ней. А сейчас посмотрите, за эти годы мы дожили до того, что народ уже не хочет работать! Он хочет подачек, зарплаты и пенсии. Идёт деградация – да! Огромная деградация! Нищета духа. И, конечно, это расстраивает меня как любого творческого человека. Но, я думаю, что наш брат не должен идти в какую-то партию, отстаивать что-то там с дубиной в руках. Мы же делаем творчество и на гражданские темы замечательно: «Борис Годунов» Пушкина или «Как мужик двух генералов кормил» Салтыкова-Щедрина. Мы должны об этом говорить языком искусства, художественным языком. А говорить языком политики должны политики. Но я гражданин. Поэтому я считаю нужным и важным для себя говорить то, что я думаю, что-то делать. Вот. Сегодня видели, что мы делаем? Вот так! Не знаю, как оно вышло, но вот мы старались! Репетировали два с половиной часа и немножко устали. Из-за того, что мы так долго репетировали, мне кажется, что энергии всё-таки не дожали. Я, честно говоря, не очень доволен сегодняшним концертом. В Уфе было лучше. То ли Уфа мой родной город и мы там уж на всю катушку просто порвали себя. Здесь, может, этого не хватило. Может, вам хватило — я не знаю. В общем, вот так вот. Ну, это живая, живая работа! Это живая музыка. Всё живое. Любовь — она сырая. Не бывает совершенной любви. Механистичная совершенно любовь – это попса под фанеру. Идеально поют! Идеальная фонограмма! Идеальные бюсты, задницы, ноги, глаза, кожа — всё идеально! Блин, ну жить неохота! А любовь рок-н-ролл — это сырая любовь. Это несовершенно. Эти несовершенства… я с вами искренен — оно меня достало, моё собственное несовершенство! Но с другой стороны – это живое. Это есть жизнь. Не надо куда-то тащить себя в сторону поэзии, искусства, музыки. И нам очень интересно жить, очень интересно работать. Потому что мы совершенно несовершенны. Играем хреново. Слова плохие. Ужас полный — свет, звук! Но с другой стороны у нас есть куда стремиться! А вот когда мы победим… вот тогда наступит смерть. И я пойду в управдомы. Если возьмут. В ЖКХ! (Смеётся.) Всё, я сказал свою пламенную речь.
—Фильм «Свобода по-русски», в котором вы принимали участие, не взяли ни на один канал. Сейчас судьба фильма вам известна?
—Бродит где-то. Вы можете купить его на Горбушке, в принципе. Но это неважно. Мы делали это к столетию Думы. Ну, будет еще одна попытка. Все равно надо пытаться пробивать эти стены. Как я сегодня пел: чьи там по стене стекают мозги? Мои стекают мозги, некоторых из вас стекают мозги. Ничего страшного! Целых поколений стекали! А потом раз, как Башлачев пел, «вдоль стен бетонных ветерки степные». Вот сейчас хорошо, Сева Новгородцев выпустил книгу. Там будет «что такое рок-н-ролл?» Да репей, говорит. Но он растет везде! (Смеётся.) Такой, говорит, колючий, некрасивый, но тоже гармония какая-то. Репей какой-то растет, понимаешь, вдоль стен бетонных, ветерки степные. Есть вопросы еще?
—Вы ходите на выборы? Что вы думаете по поводу последних выборов в Мосгордуму?
—Я думаю, что нет выборов — зачем же деньги тратить. Ну, монархи и монархи — ну что теперь? Ну, какие выборы-то? Монархия у нас! Такая суверенная монархия. О! Хорошо придумал, не суверенная демократия, а суверенная монархия! Выборы. Ну, какие выборы? Я выходил на марш несогласных, потому что мне... ну вы знаете, чувство, оно такое было у меня точное: мне стало как-то не обидно, не жалко себя или моих коллег, а как-то противно, что вообще нас ни о чем не спрашивают уже! Вот сейчас газоскрёб строят в Питере. Мы вообще ничего не имеем! Мы имеем право только руку поднимать. И получать с царского стола вот эти крошки нефтяные и все. Ну, это же цирк! Я возмущен до глубины души. И пошел на эти маршы. Протестовал. Тряс кулачками. Не знаю, печально это все, печально. Печально. Петр Первый — что он сделал в своё время? Он сделал в стране евроремонт. Всех одел в модные парики. Посадил всех чудаков на «мерседесы» — в хорошие кареты. Все это дело вся страна полюбила, прочувствовала знать — бояре и князья, дворяне. «Здорово! Кофе пить, сигары курить!» Приятно, буржуйская жизнь, нормально! Но больше ничего. В голове-то средневековье. Сейчас то же самое. Я смотрю на Екатеринбург, Уфу. Небоскребы — Америка покурит! Красотища! Просто все евро! А в головах-то что?! Что в башке то?! Средневековье! Средневековье в головах, блин! При этом евроремонте всеобщем нашем! Сейчас вообще идет третья волна разрушения городов. Первая была при Сталине, вторая при Хрущеве, третья вот сейчас, когда вот эти агрессивные, бандитские строительные компании – вся мафия там – вкупе с продажной коррумпированной бюрократией срезают бульдозером целые улицы. О каком патриотизме мы говорим: вот эти деревяшечки, дома — это же письмена предков! Это чудо, это их мироощущение. Вот это надо беречь, учиться у них, сравнивать, думать! А мы это хрясь, блин! Турецко-американское все! А сами тут же ругаем Америку, блин! А берем только внешние дела. А почему не поучиться нам у американцев конституции? На двух листочках — а сколько там всего хорошего! Вот эта вот поверхностность постоянная и говорит о том, что административно-командная система, которая у нас сейчас, вертикаль, суверенная демократия — как хотите, она очень плохо работает, она опять все доведет до какой-то очередной ямы. До каких-то революционных событий, еще до чего-то, когда разрыв уже будет большой, я не знаю, нефть кончится. Я сегодня пел! Чем будем кормить? Сельского хозяйства нет, промышленность — тоска смертная! Нанотехнологии… Мне очень понравился один экспонат: на тонкой нитке висит пудовая гиря. Стоят ученые и говорят: вот! Я говорю, а сколько вы на эту нитку денег потратили? Нацпроект! И все, что ли?! Ну, понимаете, Чаадаев сказал хорошую фразу: переживать, ну как-то стыдиться своего правительства, своей Родины, — это тоже патриотизм. Это очень мощный патриотизм — быть недовольным. А у нас сейчас опять плакат, плакат и ещё раз плакат. Ну, нельзя это, народ же не дурак. Нам надо как-то вот прийти к какому-то обществу. У нас все равно опять князья и бояре на конях и тягловый народ. И прикормленная интеллигенция. У каждого чудака театр в Москве свой. Каждый народный, такой, сякой; ордена, медали — все хорошо. Вот так!
—Неужели два человека искалечат исторический образ Петербурга и пять миллионов петербуржцев не смогут никаким образом помешать?
—Почему два человека, два петербуржца? Я вот, уфимский хлопец, там рублюсь насмерть. Вы понимаете, вот это и есть вам ответ на вопрос «есть у нас гражданское общество или нет?» Вот вы знаете, мы стояли, человек 500, против этого газоскрёба. А мимо люди идут — воскресенье, день хороший. Я выхожу, две с половиной тысячи омоновцев и 500 человек очкариков: «Долой газоскрёб! Нет газоскрёбу!». Мне говорят: «Юрий, скажи!». Я говорю: «Да здравствует наш питерский ОМОН!» Пауза такая. «Самые популярные и постоянные участники марша несогласных!» (Смеётся.) Вот, а мимо люди идут с шариками, с детьми. Им по-фи-гу! Тысячи идут мимо, пьют пиво, молодежь — им по фигу, будет ли газоскрёб. И спрашиваешь у простого человека: «А чего, надо все старое ломать, чтобы новое было, красивое все!» Боярыня у нас есть московская. Угораздило ее как-то попасть в Венецию, и она там в интервью, я читал в Интернете, сказала: «Ну, Венеция, кошмар какой! Ничего не покрашено, все старое, какие-то стены, грязь какая-то, ужас, говно плывет по каналу! Что это такое?! Кошмар какой-то!» И миллионы, миллиарды людей приезжают и просто плачут от счастья! Нам надо культуру тащить. Эти газоскрёбы будут строить. Потому что у нас культурный уровень ниже плинтуса. Когда наши с вами люди идут на фонограмму — полный зал, зная при этом, что это фонограмма, что будет, как Троицкий говорил, барышня с кличкой европейской овчарки очередной, разевать рот под фанеру, вот эти поющие трусы бесконечные, и народ будет хлопать, радоваться, платить деньги и говорить: «Культурно отдохнули!» Сводить жену там, надеть бриллианты — ну, это ниже плинтуса! У нас потребности уже совершенно упали просто! И поэтому все новое, да. Все сносить. Никакой культуры не надо, все кладбища сносить, всех предков сносить – и все, построим в пустоте, в абсолютной пустоте патриотизм. Что будет? Не знаю, пустота будет, а не патриотизм! Я пел об этом.
Наш патриотизм не очень высок
Он не фужер на банкете, не танцор нагишом
Он не гимны, не марши, не речей песок
Он наивен, прост и даже смешон
Он не дубина, не народ, не вождь
Не чугунный цветок в гранитной руке
Он там, где мы хоронили дождь
Он солнце тонущее в реке.
Лажают музыканты, лажает правительство, Родина — никогда! Родина — это деревья, это небеса, это речка… Вот мы сюда ехали через Урал и восхищались просто вот этими деревеньками такими замечательными, и вдруг бах —вот этот вот ужас — металлургический медный комбинат Карабаш. Ужас просто! Фууу, кошмар! Но вот Родина все равно в этом. Патриотизм — надо беречь прошлое. А в Питере я не знаю, кто победит. Не знаю, они сейчас раскололись: Боярский «за» газоскрёб, Розенбаум «за», БГ считает: а что, говорит, все равно с ними бороться бесполезно! Все равно построят! Самоустранился. Этот «за», этот «за». Ну, вот так печально, печально. Но рубимся! Я знаю, у вас дом снесли ночью. Чик и срезали. Ну, вот так вот происходит. Может Путину хочется с Медведевым оставить после себя след, может они думают, что у них фамилия Эйфиль будет, не знаю. Ну, на три километра перенеси ты его, и все! Ну, построй ты нормальный даун-таун, кто против? Может и проект неплохой! Но, конечно, вся фоновая архитектура погибнет в Петербурге. Есть такое определение — фоновая, ландшафтная архитектура. Все купола, все высоты — все, конечно, умрет. А почему-то любому богатому человеку нужна хата, чтобы сверху смотреть на купол Исакия. Вот всем — на любую церковь сверху смотреть. Как Господь Бог, блин, материализованный. В трусах ходить, чесать брюхо, и смотреть на все сверху. Говорят в Петербурге: что за страсть такая? Видать, знаете, почему? Потому что наверху они не будут, после того как ласты склеят, а будут глубоко внизу. Так вот им хочется при жизни побыть в облаках, потешить свое эго. Может быть поэтому.
—У нас впереди это вечное средневековье или есть надежда на что-то лучшее?
—Ну, если бы не было надежды — уныние это грех, правильно? Надежда, конечно, есть. Я вообще считаю, что всем надо делать свое дело! Вот мы свое дело делаем! Я вам честно скажу, мы с вами тоже родина, тоже Россия. Нам тоже надо как-то об этом помнить и нести этот крест. И молодежи! Сегодня было много молодежи. Светлейшие глаза просто, я смотрел — это чудо просто! Вот если их не убьют на войне где-нибудь, на Кавказе где-нибудь, вот выживут они — может, рабства меньше будет, вот этого третьего сословия холопов не будет, в который перетекли, по-моему, первые два, про которые мы говорили. Вот эту молодежь, блин, надо нам тащить, помогать, чтоб не скатиться куда-то там ниже плинтуса, в этот ограниченный материальный мир. Сейчас в эфире все материальное, материальное, материальное. Вот не рекламировать эту половнику человека. Человек — тело, материя. Это понятно. Но человек – это и дух, и душа. И человек только материальный — это будет половинка человека. Он будет homo erectus — человек прямоходящий, который существовал до homo sapiens. Вот сейчас мы наблюдаем очень много хомо эректусов. Вот вроде люди, прямоходящие, а они лишены воображения, поэтому они мусорят в лесу. Могут там чего-нибудь захерачить, блин, в каком-то просто прекрасном природном оазисе! Захерачить и «а чо, нормально!» Вот лишенные воображения хомо эректусы! Сколько мы их нарожали! Я считаю, что я воинствующий пессимист. Я считаю, что прорвемся! Нормально будет! Просто мне кажется глупым нашему правительству сейчас вот этим не заниматься. Вроде бы добились этой стагнации стабильности. И вот сейчас надо ударить по народу, шлепнуть по хорошему его попе, начать какие-то просвещенческие передачи. Вот больше, больше, больше об этом говорить. Можно же вытащиться, выползти как барон Мюнхгаузен за собственные волосы из этого болота, из этого мрака духовного, душевного. Церквей понастроили, а ходят в храмы 2-3 процента. Сколько рождается в старых храмах пустоты! Вот о чем надо думать. Нет, нормально, работаем, работаем. Живем.
—На концерте мы видели клип «Что такое осень», в котором вы с Константином Кинчевым и Вячеславом Бутусовым. А вы давно вот так вот вместе собирались, вы вообще поддерживаете отношения?
—Последний как раз в этом клипе! (Смеётся.) Поэтому есть такая лёгкая ностальгия. Мы совершенно разные люди. Совершенно разные. И, слава Богу, «крепки объединения только большой сволочи», как сказал Фазиль Искандер. А мы… У Кости свои там тараканы бегают в башке, у меня свои, у Бутусова свои. Вот сейчас у нас будет 30 октября концерт в Питере, мы на один день приезжаем. Как раз будут БГ, Бутусов и ДДТ. Будем играть в арт-центре «Пушкинская 10» — это свободный центр. Я не знаю, остались ещё такие центры свободных художников, поэтов, музыкантов. Но «Пушкинская 10» сохранился. И мы раз в году даём концерт. Для того, чтобы платить за газ, за электричество. Потому что художники все нищие, а мы богатые, рок-звёзды! Ну, типа того, да! Шутка, конечно! (Улыбается.) Ну, вот так вот, да. И вот сейчас я увижу с удовольствием и Славу, и Борю. Видимся очень редко. Редко потому, что мы здесь, они там. Это нормально. Мне сейчас больше интересно с молодёжью общаться, чем нежели со своими коллегами, ровесниками. В молодых я как-то вижу больше огня — такого… такого, знаете, настоящего!
—Вы занимаетесь продюсированием молодых команд?
—Нет! Нет! У меня нет таких финансов.
—Какой тогда должна быть группа, которой вы бы захотели помочь?
—Я не знаю! (Смеётся.) Вот именно то, что я не знаю, какой должна быть группа — вот это очень важно! Ставишь диск — ничего себе! Вот это да-а-а! Никто не знает, какой должна быть музыка, которая нас возьмёт за горло. Никто не знает, какой должна быть любовь. Всё это кальки. Всё это как раз прошлое. А все это проецируют на будущее. Какие-то традиции должны оставаться, наверное, что-то человеческое, но всё остальное… Весь мир ждёт новой музыки. Новых поэтов. Поэтому вы есть, вы появились. Я брожу по таким сайтам – иногда думаешь: надо же! Какая-то своя рифма, метафора – вот как здорово пишет! Вот Александр Кабанов: «happy бездна to you»! Родина нас не знала, поэтому не любила! Ленка Воробей — только не эта, а та вот. Много поэтов очень интересных. И какой-то рассвет идёт. Слава Богу! Мне это очень нравится! Очень радует! В музыке сейчас идёт поиск — в Петербурге около тысячи рок-групп, их никто не знает. И групп 200 — шикарных просто! В Уфе я сейчас был — там 5-6 команд. В Екатеринбурге не слышал. Музыка есть — просто она «неформат» пока. Вы же знаете, что у нас творится сейчас на телевидении, на радио. Нам повезло: за наши старые заслуги тоже крутят, только лирику, как правило. Ничего гражданского…гражданская песня вообще не существует в эфире. Это очень печально тоже. Мы общество не построим без песен разумных, где человек задаёт вопросы какие-то серьёзные. Не «спать или не спать», а «быть или не быть». Какие-то вопросы задавать серьезные! Это важная вещь! Это все вырезано просто из эфира. Это меня тоже очень расстраивает. Я не думаю, что у нас на все радиостанции звонит Путин и все это запрещает. И заставляет всех крутить группу ЛЮБЭ и Филиппа Киркорова. Я не уверен в этом. Я думаю, что рабство внутри самих продюсеров телевидения и радиостанций. Недавно случай был вообще смешной. Мы праздновали день рождения Визбора. И его вдова пошла на РТР — не на ваш, а на центральный, московский, к генеральному продюсеру. И говорит: вот, не могли бы вы снять, у нас будет хороший вечер памяти Визбора. И генеральный продюсер сказал: нет, всё это не формат, это не пойдёт. Вдове прямо! «Как? Это же Визбор! Люди пойдут!»,— сказала она. Вы знаете, он в конце концов рассвирепел и сказал: «Вот таких вот ваших туристов, Визборов — они жгут костры, песни поют всякие, а потом тайга горит! Это нужно вообще запретить!» И сказал это на полном серьёзе. То есть от туристов тайга горит! (Смеётся.) Ну, это же надо же, до чего дожили!
—Часто такое бывает, что ставишь диск новой группы — и вам нравится?
—Очень редко! К сожалению, редко. Я и говорю, сейчас мир весь ждет какого-то нового. Бывают в истории периоды накопления, да, и периоды взрыва. Вот мы ждем взрыва. Чтоб прорвало и мы стояли, когда дым рассеется, с себя вот эту грязь скинешь, очки протрешь — а там «Битлы», какие-то новые, неизвестные, неожиданные «Битлы» просто! И ты так — вааааау, круто! (Смеётся.)
—Если бы Джон Леннон сейчас был жив, он бы делал тоже, что и вы — пытался донести любовь в евангелиевском смысле до сердец человеческих. Вы чувствуете какую-то связь с «Битлами», с Ленноном?
—Вы слишком такое для меня серьезное сравнение сделали. Я хочу сказать, что Леннон был чудеснейший, гениальный и очень светлый, мятущийся. Совершенно он для меня не идол. И Леннон, Мориссон, вот такие люди духа, это маяки, конечно, с детства! С одной стороны Леннон, Мориссон, там ещё, ещё, ещё, с другой стороны – Высоцкий, Галич, Окуджава. То есть русский рок — он, в общем, из всего из этого. Из какого бы сора не росли стихи — это не сор, это не мусор. Я считаю, что это старшие товарищи наши. Предыдущее поколение, которое, может быть, эту свечку нам и передало. Чему мы учились у Леннона? Искать в рок-музыке не только кайф, веселуху. Музыка — это не только танцы и концерты, веселые рок-н-ролльчики. Это серьезный поиск какого-то мира в душе, и чтоб этот мир обнялся с окружающим миром, и чтоб высеклась какая-то любовь. И рок-н-ролл – это много муки какой-то, переживаний, сопереживания какого-то миру, человеку. Леннон был такой, Морисон был такой. Высокая поэзия и искусство. А как иначе? Иначе-то ничего не будет! Официант – хорошая профессия, я всегда говорил. Официант в искусстве, тем более в рок-н-ролле – кошмар. Когда какой-то рок-музыкант пляшет на столе среди этих олигархов…У меня нет классового сознания, я его исключил из своей башки. Я знаю, что некоторые богатые люди действительно этого добились каким-то своим трудом бесконечным 24 часа в сутки. Но все равно плясать рок-музыканту на корпоративах — чудовищно, на мой взгляд! Обслуга, ты обслуга! А рок-н-ролл – это дух. Дух живет, где захочет, и рок-н-ролл — это совершенно другое для меня! В леннонском понятии, а не в понятии Shocking Blue «Шизгара» — и все. Там танцы-шманцы. Это тоже хорошо, но этого мало для рок-музыки! И сейчас я вам скажу, очень мало молодежи, которая так же как мы думает. Да ее просто никто еще не слышал, она в подвалах сидит. Я слышу, вы слышите, она есть, слава Богу. Это очень важная вещь. Сейчас вот как в брежневские времена идет ломка такая. Одни вскакивают на столы с электрогитарами, и считают, что это уже рок, а другие — другие, блин, мучаются, выжимают из себя какое-то настоящее, выстраданное творчество, без которого он не может просто петь. Вот настоящее, вот это всё! Умри, но вот спой это все! Все нормально. Все нормально.
—Остросоциальный рок — он куда исчез?
—Он никуда не исчез! Есть масса групп. Социалки сейчас очень много и в рэп-музыке. Кстати, рэп-музыка не такая ангажированная, как рок-н-ролл. Рок — это уже нечто такое достаточно пафосное, политически стабильное: вспомним моих коллег многих, которые играют на всех этих выборах, А рэп — он такой безденежный, в маленьких клубах. И там я, кстати, прихожу и слышу такие тексты, что ё-моё! Такая антисоветчина прёт — прям аж бальзам на душу!
—Немножко личный вопрос…
—Сколько раз я был замужем или женат? (Смеётся.)
—Вы не думали совместить вашу музыку с фотографией?
—У нас есть несколько песен, и мы делали инсталляции на экранах. Сегодня мы этого не показывали, потому что играли немножко другую программу. Есть, конечно, фотографии очень любимые, великие вообще, особенно черно-белые. Байкал, Камчатка. Чудо! Вообще страна богатая, красивая. Вот сейчас я проехал по стране — какая гармония этот мир, созданный Богом! Как он прекрасен! И не хватает такого же гармоничного человеческого существования в этом удивительно красивом мире. Почему-то кривые заборы мрачные, железные гаражи, какая-то просто дурь, где-то вспахано, где-то мусор. Везде, в каждом городе есть Санта-Барбара своя, но вот как-то не хватает этого гармоничного сосуществования человека русского и нашей замечательной российской природы. Как-то все криво присобачено, прибито, блин. Везде ямы, везде херовые дороги, которых нет нигде. Везде вот эта какая-то дурь. А вот выходишь там, где мы не живем — там всё хорошо. Гармония, кайф, расслабуха. Может действительно нам, как цыганам, выйти отсюда, из этой страны, оставить ее Богу и пойти дальше. Ну что, ладно, хватит?
—Вы видели, что делается в разных странах для людей с ограниченными возможностями? Что бы вы могли посоветовать нашим чиновникам?
—Конечно, видел. Это же понятно, что посоветовать! Почему Ходорковский сидит до сих пор? Почему он сидит? Милосердия нет у нас у чиновников. Что, загнобить надо? Ну почему он сидит до сих пор? И куча, куча народа! Потому что у нас в последнее время зэки вообще перестали писать заявления о помиловании. Потому что его нет просто в стране. Почему у нас жестоко-то все? Почему у нас отношение такое к инвалидам? Я вот к чему — потому что нет милосердия! Нет этого вообще в этой драке за власть, за деньги. Добра нам не хватает и милосердия, как я сегодня в зале сказал. Понятно все. Но они будут, потому что я знаю, что если не работает государство, работают люди простые. Это тоже зародыши гражданского общества. Такие люди, как Чулпан Хаматова, как многие-многие другие, которые помогают инвалидам. Многие помогают, я уверен. Просто это частные лица. И детям больным, и сиротам помогают — это очень важно. Нужно быть милосердным, потому что милосердие — это, ну, я не знаю, это может быть самая главная составляющая человека. Идешь мимо нищего — дай ему милостыню. Не спрашивай его, пропьет он ее или не пропьет. Это не твое дело! Потому что ты где-то и свою душу этим спасаешь. Есть такое понятие, как царская милость. Это очень тонкие, важные вещи. Я знаю это. Сколько милосердия в стране, и поэтому Россия жива еще. Это очень хорошо. И, в конце концов, чиновники образумятся. Чулпан сейчас строит клинику для детей, больных лейкемией, мы ей помогаем. В Германии 16 клиник! В маленькой Германии! У нас в России строится третья по счету, по-моему! И то на народные деньги! Ну, Путину она же там притащила, и он сказал: да! Но сколько ей это стоило, бедной! А сколько сейчас: её все эти санэпидемстанции, комиссии, налоговая стали мурыжить. Человек вообще живет в двухкомнатной квартире! Мы собрали в Москве 250 тысяч евро. Просто люди очень богатые, платят деньги. А что было раньше? Вот этот аппарат по очистке крови, по переливанию, он стоял у одного чудака на даче в Москве. И туда всех детей свозили, к нему на дачу. А когда он уезжал в отпуск в Турцию, дети умирали просто. Ну что это такое?! Сплошь и рядом это есть, да. Надо работать. Не нужно думать только о самих себе, вот и все. Господь не будет судить, когда мы ласты склеим, меня за мои песни — ни фига! Не будет за творчество судить. Гений и злодейство — понятия абсолютно совместимые. Он будет судить за другое. За то вот, как ты с людьми живешь, за какие-то другие качества наши. Не за профессиональные, я думаю. Я уже это абсолютно точно знаю. Спасибо вам друзья, спасибо!