Ольга Баскова-Вутирас: «Я все время ощущаю присутствие дедушки»

Сегодня гость портала JustMedia — оперная певица Ольга Баскова-Вутирас, внучка известного оперного баритона Яна Вутираса. Ольга первый год работает в Свердловском театре оперы и балета. Она рассказала о своем сходстве с дедом, о сложностях оперы в Екатеринбурге, о «блатных» отношениях в мире искусства, о том, какие зрители в уральской столице, где могут появиться оперные звезды и почему русской опере мешают расстояния и часовые пояса.
—Ольга, расскажите о вашей необычной двойной фамилии?
—Она досталась мне от моего дедушки. На самом деле люди старшего поколения, которым сейчас по 70-80 лет, помнят, что было достаточно известное трио: Ян Вутирас, Ниаз Даутов, Валентина Китаева, на котором держался Свердловский Оперный театр в 40-50-е годы XX века. В 2008 году у деда был юбилей — 95 лет со дня рождения, а в оперном театре есть традиция проводить памятные спектакли. 2 января был спектакль «Севильский цирюльник» — посвящение памяти моего деда Яна Вутираса, я пела партию Розины. Изначально я не носила фамилию Вутирас. Это мамина фамилия, а потом еще фамилия мужа добавилась.
—Фамилия деда, его история, как-то помогают вам в жизни? Получается, вы по его стопам пошли?
—Самое интересное то, что мы не пересеклись в жизни, не были знакомы. Когда я родилась, он уже умер. Но он мне помогает, во-первых, тем, что его фамилию знают. Как только слышат мою фамилию — Вутирас, сразу спрашивают, кем я ему прихожусь. Говорю: «Я — внучка». Многие удивляются. Все, кто ходили на его спектакли, и сейчас ходят на те спектакли, в которых я солирую. Причем знают фамилию Вутирас не только в Екатеринбурге, но и во всех городах по всей области многие помнят.
—Ваши родители тоже были связаны с театром?
—Нет, они не музыканты. Получилось так, что музыкальный талант передался через поколение.
—Часто ли приходится сталкиваться со сравнением вас с вашим дедушкой?
—Когда я училась в консерватории, поначалу такое было. Что-то вроде: «Дедушка известность, талант, а она еще вроде как…». Но потом, когда я уже научилась многому, люди стали говорить: «Да, дедушка бы тобой гордился».
—А родители говорят вам о чертах характера, которые вам от дедушки достались?
—Мне самой иногда кажется — и родители это видят, — что мы с ним очень похожи темпераментом. Именно артистическим темпераментом. Он у нас просто огненный. В жизни дедушка был спокойным человеком, да и я, в общем-то, тоже, а на сцену выходишь, и темперамент прямо пышет. Это какой-то актерский огонь.
—Сколько лет вы уже на сцене свердловского оперного театра?
—В екатеринбургском государственном академическом театре оперы и балета я работаю второй сезон, то есть первый год. С музыкой связана с детства: сначала первое образование получила как пианистка, то есть, я в первую очередь музыкант. Затем  закончила консерваторию и начала петь. Также можно еще вспомнить про детский хор: я пела в нашем театре, в детской оперной студии, когда мне было 12-13 лет. Именно тогда у меня зародилась детская мечта: обязательно хочу петь в театре. Но потом моя семья вместе со мной переехала жить в Грецию, и получилось, что я не сразу начала связывать свою жизнь с музыкой, но все-таки пришла к ней обратно. Сначала стала пианисткой, концертировала, а потом захотелось петь. Так я вернулась в Екатеринбург.
—Когда вы вернулись в Екатеринбург, что произошло кардинального? Насколько изменились планы на жизнь? И потом — последний год был тяжелым для людей и для страны…
—В театр я попала не сразу. Сначала закончила консерваторию, еще целый год училась, параллельно ездила на конкурсы. Затем как раз наступил кризис, а меня в этот момент взяли в театр оперы и балета. В тот момент в театре была такая ситуация: им срочно нужна было дополнительная певица. До этого момента я трижды прослушивалась, и они не могли решить, нужно ли меня брать или нет.
Надо сказать, что кризис на меня никак не повлиял. Наоборот, могу сказать, что я счастлива, что меня взяли в театр, потому что мне это позволяет продолжать свой профессиональный и творческий рост. Причем, я все время ощущаю присутствие дедушки, его очень многие в театре помнят. Действительно, есть такое ощущение, что он мне духовно помогает.
—То есть, дедушкина фамилия работает?
—И фамилия работает, и отношение совсем другое. Династия.
—Расскажите про преграды, с которыми пришлось столкнуться в Екатеринбурге?
—Преграды только в том, что сложно устроиться работать певицей: оперный профессиональный театр всего один в городе. Получается, что работать оперной певицей можно только там и нигде больше. Я хотела работать в театре, где пел мой дедушка и то, что я туда трижды ходила в разное время, за эти два года, и меня не брали, конечно, расстраивало. Мне казалось, что, наверное, надо еще работать над собой. Это всегда способствовало творческому росту. Меня преграды не пугают, наоборот, они дают понять, что нужно еще больше работать, еще к чему-то другому стремиться.
—А как часто в екатеринбургском оперном театре происходят смотрины новых людей, часто ли коллектив обновляется? Есть ощущение, что там люди все на века?
—Там действительно состав постоянно один и тот же, но последнее время многие певицы ушли в декретный отпуск, поэтому взяли новых людей. А вообще, у нас новых мало берут. Тем более, сейчас кризисные времена для всех. Мне повезло.
Ко всему прочему, новых певцов редко берут не только в Екатеринбурге. В Екатеринбург — к себе на родину — приезжал постоянный действующий дирижер московского театра «Новая опера» Дмитрий Волосников, он говорил, что постоянно ездит в Германию прослушиваться. Там тоже не все так просто. Еще один пример: Григорий Волобуев служит в Мариинском театре, он пытался устроиться в Греции, 13 конкурсов сыграл. Каждый конкурс — это такой стресс, особенно для творческого человека. И, несмотря на то, что он в России работает в оркестре в первом составе — а это показатель высокого профессионализма – ему также тяжело в другой стране начинать карьеру.
А мешает вот что — блатные отношения. Допустим, если ты живешь в Греции и ты грек, значит, тебе работа будет. Если ты иностранец, то тебе в 10 раз надо больше стараться, чтобы чего-то добиться. Как правило, на работу берут своих. Со стороны человеку практически невозможно пробиться. Если только с агентством заключаешь агентский договор, то увеличивается шанс попасть в театр. Агентство, театр — там все налажено. В Германии немножко проще, но там обязательное условие — нужно хорошо знать немецкий язык.
—Получается, что российские театры оперы и балета вы и другие актеры рассматриваете как промежуточный этап, или для кого-то это может быть пределом мечтаний?
—Это, безусловно, не предел мечтаний, а определенный этап. Для меня главное в жизни — не остановиться в творческом росте. Если у меня здесь есть определенные партии, значит, я должна их настолько хорошо сделать, чтобы они мне в жизни потом пригодились. Я не исключаю возможности, что меня будут приглашать в другие театры. Попасть в Свердловский театр оперы и балета было целью, но не пределом. Предел всегда где-то там, на Западе. В Екатеринбурге пока выше этого не прыгнешь.
Большое значение для оперных певцов имеет сценический опыт. Если он есть, то устроиться в любой театр гораздо проще. Меня, спасибо большое дирекции, взяли без опыта работы в театре. Они рисковали, потому что я могла оказаться какой-нибудь «косоухой», и вообще не могла бы играть. А сейчас, когда у меня будет уже сколько-то лет опыта и сколько-то готовых партий, будет гораздо легче прослушиваться в агентствах в другие театры.
—Получается, для вас это тоже было риском: у вас не было опыта. Значит, рисковать нужно?
—Конечно.
—Как вы считаете, меняется ли зритель в театрах? Какой он сегодня? Становится моложе, критичнее или нет?
—Критичнее зрительно не становится, это точно. Однозначно: зрителей сейчас в театре стало больше. Был период, когда вообще никто не ходил в театр: на сцене было больше народа, чем в зале. В то время в театре происходили большие внутренние встряски. Сейчас пришло новое руководство — Андрей Геннадьевич Шишкин, у него такая политика: он очень хорошо занимается организацией театра, очень хорошо работает творческий отдел. На спектаклях чуть ли не аншлаг, очень много зрителей. Я считаю — для театра хорошо, что, во-первых, руководство занимается рекламой, во-вторых, поддерживает интересные постановки. Андрей Геннадьевич приглашает режиссеров и дирижеров из разных городов. Есть новые произведения, а не «нафталин».
—То есть на абы что уже зрителя не заманишь?
—Нет. Уровень театра, естественно, растет. И публика сейчас разная. Я была в Испании, в Барселоне, и меня поразило: там был концерт, открытие конкурса. Зрители - сплош пожилые, за 60 лет. Я еще подумала: неужели опера умирает, молодых зрителей нет? А у нас очень разная публика: дети, взрослые. Считаю, что это очень хорошая тенденция, потому что мы даже в ЖЖ («Живой журнал» в интернете — прим. ред.) обсуждаем театральные вопросы. Опера — это элитарное искусство, и то, что она становится немножко ближе к зрителю — это хорошо.
—А приходится ли для этих целей упрощать оперу?
—Упрощать не приходится. Наоборот, опера становится даже сложнее, потому что приходится быть не только певцом, но и очень хорошим драматическим актером. Раньше вышел на сцену, спел арию и ушел. Сейчас же не только вышел, спел, а еще и двигаться нужно, требуется актерская игра. Если посмотреть постановки, видеозаписи 50-х годов, очень заметно, что появилась актерская игра, появились элементы шоу. Понятно, что это направление зрелищное, им интересуется современная публика. То есть, театр идет к зрителю. А упростить не получится, потому что оперный текст — все равно оперный текст, его невозможно упростить. Допустим, можно ставить оперу на языке, понятном зрителю, допустим, на русском. Очень печально, когда зритель не понимает текст. В театре оперы и балета на новогодние праздники была премьера сказки «Гензель и Гретель». Очень много работали над текстом, чтобы каждое слово было слышно. Это очень важно для детей. А то получается, что сидишь и непонятно, что происходит.
Сейчас текст многих опер стал понятней. Скажем, в новой постановке оперы «Царская невеста» слышно каждое слово. Меня это поразило.
—А отдыхать вам удавалось в этом году? Больше чем раньше или меньше?
—У нас традиционно отпуск летом, но в этом году мы были заняты больше, потому что больше было новых постановок, так что полноценный отпуск не получился. С другой стороны это интересно.
—С чем связано увеличение числа постановок? Кризис на театре не отразился?
—Театр получил грант. По-моему, кризис никак не отразился. Театр наоборот сейчас поднимается. В 2012 году будет столетие театра, сейчас все силы направлены на то, чтобы отметить эту дату. Помимо государства театру помогают спонсоры.
—Что вы считаете наибольшей проблемой для развития театров в Екатеринбурге? Деньги?
—Нет, наверное, не деньги. В первую очередь — закоренелость артистов, когда они считают себя звездами, и им больше ничего не надо. Может быть, артист и поет замечательно, но он не гибкий, если он не идет в ногу со временем. Это скучно. И это тормозит развитие, у нас, к счастью, в театре таких нет. Хорошо, что начали приезжать новые режиссеры и дирижеры. Свежая струя, взгляд со стороны — это хорошо, чтобы не вариться все время в одном и том же болоте. У нас в театре сейчас все очень гармонично.
—По всей стране — в Екатеринбурге и других городах начинают появляться много разных маленьких театров, чаще — молодежных. Как вы к ним относитесь? Нужны ли они?
—Отношусь очень хорошо. Они, конечно, нужны. Я считаю, что чем больше конкуренции, тем больше поводов для развития, чтобы ставить что-то новое и интересное, не утопать в нафталине. Сложность в том, что фактически у нас еще нет традиции театра без сцены. Считается, что если театр есть, то должна быть и сцена. Но оперный театр — это большое тяжелое занятие: оркестр, певцы, различный персонал. Чем больше будет таких театров, тем чаще наш театр будет вынужден не стоять на месте, придумывать что-то новое, бороться за зрителя. Иногда человеку без разницы, идти в театр оперетты на новую постановку Пантыкина или в оперный театр.
—А на что, все-таки людей ходит больше, на балет или оперу?
—На балет, потому что он зрелищней. Все равно опера элитарная, даже если это интересная постановка. Скажем, «Свадьба Фигаро» — очень интересная постановка, там все настолько ярко и здорово, но текст — итальянский. Из десяти человек лишь семь пойдет на эту постановку. Язык — все равно камень преткновения. Переводить на русский — проблема. В балете такой проблемы нет.
—У вас уже появились фанаты?
—Да, есть у меня фанаты, даже незнакомые люди, к примеру, в ЖЖ, в блоге, когда публикуют анонсы, статьи, есть часть знакомых людей, а есть какие-то незнакомые люди, которые пишут что-то хорошее. Я не знаю, кто они. Многим нравится «Царица ночи». Про «Севильский цирюльник» тоже пишут хорошие отзывы.
—Цветов от поклонников много получаете?
—Цветов мало дарят, они дорогие все-таки. Для меня это не очень важно. Я чувствую признание другим образом: выхожу в зал и когда пою, по аплодисментам слышу, со мной ли зрители или им не интересно.
—Какое будущее у екатеринбургских театров? Дадим ли мы миру звезд?
—Вполне можем дать. Звезды могут появиться где угодно. Я считаю, что даже скорее у нас в театре, чем где-нибудь в Москве, потому что у нас намного сложнее.
—У нас хорошая школа?
—Да, у нас очень хорошая школа, уральская, как показала практика, даже лучше, чем в Европе. В Европе школа итальянского пения бельканто умирает. У меня педагог очень хороший, а в Италии они удивлены тем, что не могут передать школу итальянского бельканто. У нас она есть, но к нам они пока не приезжают учиться. Кроме меня, у этого педагога есть и другие ученики, и эти ученики тоже достаточно активно поют в европейских театрах. На самом деле мы смотримся не хуже, чем европейские театры, просто мы далеко. Три-четыре часовых пояса — это критично для европейцев.
—Нам мешают только расстояния?
—Да. У меня есть знакомый: когда он из Америки приезжал в гости, специально ездил по европейским театрам, просто посмотреть и сценические постановки и оперные. Он заехал из Германии в Вену — посмотрел. А для жителя Европы съездить в Москву или Екатеринбург целая проблема - это очень далеко. Ни на машине, ни на электричке не доедешь, надо специально лететь, к тому же за 3-4 часовых пояса. А Европа — маленькая. Ещё один момент, который существует в наших столичных театрах: там обычно есть один человек, который правит, руководит теми, кто попадает в театр. И зачастую это не лучшие певцы. Выбор получается субъективным. Я не хочу лишний раз называть фамилии, ситуация известная. Получается, что если ты к этому человеку приближен, ты в театр попадаешь, и неважно, как ты поешь, может, ты поешь плохо.
—У нас такое есть?
—Сейчас этого нет, к счастью. Может в провинциальных театрах это меньше выражено, потому что выбирать все-таки не из кого, а в Европе и имена громче, и театр больше, и денег больше, и славы больше. Есть смысл, за который стоит бороться. Это тот же шоу-бизнес. Это очень мешает театру. Допустим, Мариинский театр имеет огромные возможности, там может петь кто угодно. Но почему-то кроме Анны Нетребко и Ольги Бородиной мы никого не знаем. Это певицы, действительно, мирового уровня, но там могли бы петь другие певцы, которые ничуть не хуже по уровню, но они туда не попадают, потому что существует преграда.
—И как бороться с это проблемой?
—Наверное, пытаться доказывать своим профессионализм. Может быть, просто не стоит туда ломиться. Пробовать устроиться в другие театры. Сразу в «Гранд Опера».
—А какая у вас цель? Есть какое-то место, в котором вы мечтаете петь?
—Мне бы хотелось петь в разных театрах мира, хотелось бы спеть в «Метрополитен». Но это такая призрачная мечта.
—Вы пели перед публикой разных национальностей, где зрители лучше принимают?
—Наверное, в Европе. Они более эмоциональные и более открытые. Наша публика - более спокойная. В театре по-разному бывает: иной раз придет публика очень горячая, а иной раз все вялые сидят. Правда, у нас еще со сцены плохо слышно аплодисменты. А когда я проваливаюсь под землю, так вообще ничего не слышно. У меня есть сцена, где я в люк проваливаюсь как «Царица ночи», как раз сразу после арии, поэтому не слышу бурные овации, про которые мне потом рассказывают. Падаю в люк — он уезжает. Такое ощущение, что проваливаюсь под землю.
—Чему вам пришлось научиться в оперном театре, помимо сценической игры?
—Искусству дипломатии. У нас очень интересная среда, все же певцы, все же звезды, тут нужен особый талант, чтобы общаться со всеми и ни с кем не ссориться. Атмосфера такая, что лучше быть начеку, но в целом, мне в театре комфортно.
—В чем секрет успеха, чтобы со всеми жить дружно?
—Нужно принимать людей такими, какие они есть. В нашем кругу люди есть настолько разные... Что поделать, все мы люди.
—А с другими театрами дружите? Посещаете?
—У нас нет контактов, многие из нас вместе учились, с тем и общаемся. Ходить в другие театры у меня просто времени не хватает. Я уже давно мечтаю в Драмтеатр сходить, потому что это интересно даже с точки зрения актерской игры. Все равно не хватает оперным певцам этой школы, нас же никто не учит, как нужно играть. Хорошо, что приезжают режиссеры из разных мест, с ними очень интересно работать, они все время рассказывают что-то новое. Я считаю, что в Драмтеатр надо ходить обязательно, потому что это школа, которой нигде не найдешь.
Проблема в том, что если из «Волхонки» перейти в Драму, ТЮЗ или другой драматический театр можно, то из оперного — никуда. Оперный певец он только на одном месте. Артист балета, он только в балете. У нас очень много танцевальных  неклассических коллективов — «Провинциальные танцы», «Киплинг», но классический балет — специфический, из-за этого слабая диффузия между разными театрами. В Москве 3-4 оперных театра. Тоже не так уж много для столицы.
—Золотой век театра оперы и балета, он был, есть или будет?
—Он был, наверное, в те годы, когда работал мой дедушка. Тогда была плеяда замечательных певцов. А потом был серебряный век, и был год совершенно черный, был спад, когда никто не ходил. Я считаю, что возможно будет еще и повторение: цикл замкнулся, может быть, сейчас снова что-то хорошее произойдет. Главное, чтобы эта тенденция продолжалась.