Александр Шабуров: «Поэты и художники стали самыми последними неудачниками»

В сентябре на Первой уральской индустриальной биеннале современного искусства (организатор — Екатеринбургский филиал Государственного центра современного искусства) свое творчество представит Александр Шабуров. Известный мастер инсталляций и перфомансов приехал на Родину в Березовский по прозаичной причине — уладить хозяйственные вопросы. JustMedia.Ru встретился с участником самой востребованной на Западе российской арт-группой «Синие носы», чтобы поговорить об альтернативе армии, суровых березовчанах и повторном лечении зубов.
Прежде, чем говорить о таких серьезных вещах, корреспондент Иван Некрасов предложил Александру Шабурову познакомиться ближе: нарисовать друг друга, как импрессионисты, не глядя на листок с изображением. Что получилось, смотрите в фоторепортаже

—Я думаю, эти рисунки на салфетках никакого отношения ни к нам, ни к биеннале не имеют. Это типичный случай, когда люди не хотят жить своей жизнью. Вместо того чтобы жрать пельмени, они говорят: «Пойдемте в суши-бар». Как и здесь: «Давайте жить, как импрессионисты».
—А вам не нравится засилие суши-баров в современных городах?
—Что значит «нравится — не нравится»? Я работник краеведческого музея, я не раздаю плюсики и минусики, я вижу, что есть. Я в краеведческом музее в Зеленой роще проработал 15 лет. 

—А сейчас вы приехали уладить вопросы по биеннале?
—Между делом. Я приехал менять паспорт, приватизировать квартиру, как все обычные люди.

—Вы где-то здесь прописаны?
—Нет, в Березовском.

—От военкомата скрываетесь?
—Нет (смеется). Более того, если в армии не был, то надо идти туда, не надо скрываться, иначе ты и будешь таким вот мальчиком-одуванчиком (указывает на корреспондента JustMedia.Ru), который будет какими-то импрессионистами жить. Армия — это школа жизни. Нужно, чтобы тебя оторвали от маминой юбки, от фуршетиков на выставках. Я в армию не пошел, потому что в те времена еще заикающихся не брали.
Все равно, ты должен уйти из карамельного мирка, в какую-то настоящую жизнь попасть. Я попал в судмедэкспертизу, работал там лет пять.

—То есть вы прошли своеобразную альтернативную службу?
—Да, я пять лет фотографом на убийствах был. Всякий раз там сталкивался с ситуациями, непривычными в жизни, общался с людьми, которые знали реальность совсем с другого боку.

—Березовский сам по себе городок суровый. Там жизни не научились?
—Детство мое протекло нормально, я воспринимал все спокойно. Когда пришел в структуры, там сказали, что пригороды — рассадники преступности. Я был очень сильно удивлен. Ну да, какие-то мальчики курили что-то или квартиры обворовывали. Бывало, старшие совершали и более неблаговидные поступки. Но это не казалось таким страшным.

—А вы с такими мальчиками не дружили?
—Я ходил в хорошую школу, но дружил с дворовыми мальчиками. Я не смотрел на это со стороны, и это не казалось из ряда вон выходящим. Вообще, по нынешним меркам жилось достаточно благостно и спокойно.

—А сейчас Березовский примкнет к Екатеринбургу…
—Это сугубо административные дела. И в прежние времена никакой границы между Березовским и Свердловском не было: все березовчане ездили на учебу и работу в Свердловск. Так что ничего удивительного. Если у нас в Екатеринбург войдут Березовский, Верхняя Пышма и другие города, то мы переплюнем Новосибирск.

—А дух города Березовского, маленького, свойского, остался?
—В Москве интеллигенция любит говорить: «Верните нам Москву нашего детства!» или «Все перестроил мэр Лужков, снимите Лужкова!». Что делать? Все меняется. Я к этому отношусь как этнограф-наблюдатель: все меняется, а законсервировать это — не в моей власти.

—Города меняются, а люди? Может ли Екатеринбург родить нового Букашкина?
—Зачем нам новые Букашкины? Я помню времена, когда энергичные, активные люди шли в поэты и художники, а потом поэты и художники стали самыми последними западло, какими-то неудачниками, а более-менее рисковые люди шли в бандиты.
Когда я приехал в Москву, заметил: она поделена на группочки, которые между собой не общаются, все замкнуты в себе и вообще всех других за людей не считали. А в Свердловске было по-другому: техническая интеллигенция общалась со всеми на равных. Сейчас, наоборот, расслоение общества.
Мы сидим в чрезмерно пафосном ресторане, здесь копится некоторое количество студенточек, которые видят себя персонажами сериала «Секс в большом городе», гламурными фифочками. Насколько это пагубно, насколько это закрепится здесь, не знаю. Я и приехал на биеннале с такой исследовательской миссией.

—Мы плавно подходим к теме вашего выступления на биеннале…
—Хрен знает.

—Расскажите, что это будет.
—Я не знаю, они дали мне бумажку, что в Екатеринбурге 9 сентября будет биеннале. Биеннале — так называется, видимо, большая выставка, дискурс в современное искусство. Современное искусство — тоже условный термин. Он возник, с появлением в XX веке фото- и видеоинсталляций. Существовало даже противопоставление традиционного искусства современному. Мол, традиционные художники — все тупицы, которые натюрморт и пейзажи рисуют, а современные — это круто. Потом выяснилось, что перфомансы это тоже дерьмо. Если ты занимаешься перфомансами, это не значит, что тебя надо ценить за это, даже чаще плевать тебе в лицо. Традиционный художник учился хоть чему-то, а в современное искусство приходят неудачники, которым дают гранты, чтобы они не становились наркоманами или террористами, понимаешь?

—То есть современное искусство, по большей части, не искусство вовсе?
—Да нет, ты не слушаешь меня: современное искусство и традиционное искусство разделены весьма условно. Девяносто процентов современного искусства искусством не является, как и традиционное.
Важно, не какие технологии ты используешь, а что ты хочешь сказать. Но молодым, ничего не умеющим, в традиционное искусство сложнее идти - надо учиться рисовать.

—А как оцениваете то, что сейчас на фабрике «Красный октябрь» в Москве творится?
—«Красный октябрь» — это отдельная песня. Бизнесмены покупают заводы, которые невыгодно содержать в центре городов, вот они пока и делают культурный центр. Ко мне этого никакого отношения не имеет, это сугубо менеджерская деятельность.

—Почему индустриальная биеннале проводится в Екатеринбурге?
—Всем хочется развиваться, продемонстрировать свою «модернизированность». Посмотри на любого священника, он тоже не на телеге ездит, на новой иномарке. Всем хочется быть современными, модными, развивающимися.

—А вы не смогли не поучаствовать на родине в биеннале…
—Я совершил определенное усилие, чтобы заставить московских кураторов меня позвать. Я смотрел фильм Эйзенштейна «Стачка». И меня потряс контраст: сегодня какой сериал ни включишь, главным героем там является бизнесмен. А «Стачка» снят про рабочих. И — бах! — кассету с фильмом зажевало. Я пошел купить диск, два года ходил по магазинам — так Эйзенштейна и не нашел. Это неактуально, рабочие нахрен никому не нужны, а мы с тобой с Урала: мой отец работал инженером на заводе, дядя тоже, я в шахтерском городе вырос. Мы знаем: есть другая реальность, помимо Абрамовича и Ксении Собчак.
Наш проект: организовать на заводах показ фильма «Стачка» и устроить потом обсуждения, это заснять. В результате будет документальный фильм о том, куда подевались герои советского искусства, как они себя чувствуют и самоосознают.

—А мне московские кураторы биеннале рассказывали, что вы собирались с Виталием Воловичем создать инсталляцию…
—Нет, это путаница. Не, мы с ним хорошо знакомы, духовно я из его творчества вышел. Московские кураторы не ценят все местное, поэтому, думаю, местным художникам на этой биеннале места не будет. Привезут вам немецких и французских гомосексуалистов и будут втюхивать непонятную хренотень, говорить, что это искусство.

—Еще вы помогали создать музей Б.У.Кашкина, который сейчас находится в Уральском госуниверситете…
—Я собирал картинки для него. Сейчас есть материал для книжки о нем.

—Может, припомните для читателей JustMedia.Ru какую-нибудь историю о Б.У.Кашкине?
—Был сварливый старикашка, гундел все время... Я шучу. Там много всего, я собрал целую книжку воспоминаний.

—А в Москве вообще интересуются его творчеством?
—Кто? Путин?

—С ним понятно. Я про творческую тусовку.
—Как они могут интересоваться, если о Б.У.Кашкине не слышали?

—Отчасти поэтому вы и готовите книгу…
—Да и тут букашкинцев никто не знает.

—Александр, в девяностые годы вы получили грант Фонда Сороса на лечение и протезирование своих зубов, как на художественный проект. Сейчас не болят?
—А я после этого их практически не лечил. Тогда все как следует сделали. Пора бы снова сходить.

—Это будет новый проект?
—Это уже не так актуально. Тогда пенсионеры дохли от голода, людям жрать было нечего, не то что зубы лечить. Поэтому обмануть фонды, чтобы выбить деньги на лечение зубов, было святое дело. А сейчас я могу и за свой счет. Другое дело, лень идти это делать, как и двенадцать лет назад. Этот проект был инициацией, преодолением лени в том числе. Ты живешь в беспорядочном мире и упорядочиваешь хотя бы то, что у тебя в полости рта. Художественная деятельность — это очищение своих мозгов от всякого мусора, организация собственной внутренней жизни. Традиционный художник делает это одними способами, а современный — более экстравагантными.