Индустриальная биеннале на Уралмаше: голый журналист, говорящие головы и съеденный Лисс

«1990-е годы превратили заводы в руины. Обратной стороной демократизации был индустриальный кризис. Пролетариат из гегемона за считанные годы превратился в мелких предпринимателей, охранников и ремонтно-строительных рабочих… Теперь в старые цеха приходит современное искусство, чтобы говорить о советском опыте, память о котором хранят индустриальные руины; чтобы развлекать публику, которую забавляет заводская экзотика; чтобы говорить о современной жизни» — из газеты «Освобождение труда» от 8 сентября 2010 года.

Мыльное чистилище с Пушкиным, гуглом и бородачами

Наверное, я умер: никогда не думал, что буду стоять с газеткой «Освобождение труда» посреди заброшенного цеха Уралмаша, пропахшего мылом, а вокруг на меня будут смотреть лица 1990-х. Метровые головы живых и уже мертвых рассказывают о своих извилистых судьбах. Вот мастер спорта по плаванию из Липецка переквалифицировался в охранники при «малиновом пиджаке», стал предпринимателем, раскрутил сеть чайных, начал коллекционировать современное искусство и пропал без вести, впервые в жизни поехав на Венецианскую биеннале.

А я — на первой уральской биеннале, держу газету, плод инсталляции Глеба Ершова и Станислава Савицкого, которая говорит о цели Уральской биеннале как рабочий: четко, сухо и по делу, а лица — это лишь фотоснимки с их выставки.

—Я в чистилище?— спрашиваю у бородачей, которые зачем-то варят мыло (отсюда и дурманный запах!).

—Вот,— обращает на меня внимание Сергей Молотянец или Дмитрий Петухов (ребята из питерской группы «Мыло», перепачканные хозмылом, в таком дыму смотрятся как один).— Пошла мысль!

—А почему мыло 65%, а не 72% — оно получше будет?— в такой обстановочке мне совсем не странно, почему они варят мыло вообще. 

—Мы всегда работали с мылом пожирнее,— говорит один, с деревянной палкой, толча вязкую массу в раскаленном тазике.— А здесь используем 65-процентное. Екатеринбургу же — 265.

—Стоп, городу 287 исполнилось! А 22 года назад я был еще в проекте. То есть я еще не живу? Или уже…— теряюсь я.

—Думай, думай,— говорит то ли Дмитрий, то ли Сергей, то ли чавкающая масса в тазиках, то ли лица из девяностях… Нет, я все же жив: двадцать два года назад в этом цеху трудились рабочие. Даже не трудились, а потели во благо своих светлых мечт, были все в мыле. Сейчас их здесь нет, но их образы с помощью эдакого спиритического сеанса возникают. Некоторые куски-рабочие кипят, сотни других валяются у наших ног.

—Так и у людей: одни устали — им на смену приходят другие,— заявляет бородач.— Вот Пушкин работал в одно время, а Маяковский — в другое.

Завороженно наблюдаю за перерождением мыла: в понедельник тысяча кусков стояли как солдаты, во вторник их уронили, как домино, и по ним проехался каток, в среду их варят, в четверг формируют новые куски, в пятницу появляется новая фигура. А ещё Дмитрий и Сергей, обмазанные мылом с ног до головы, проедутся в час пик в общественном транспорте.

Вот и еще одно свойство смерти — я вижу города и заводы сверху. Под жутковатый скрежет Google Maps показывает снимки промышленных зон Екатеринбурга. Где-то там сейчас я. Или я здесь?

В общем, все относительно. С одной стороны взглянешь — панорама Уралмаша, прольется свет познания — и ты поймешь, что это лишь кучка мусора. Нет, это не метафора, это проект, который с помощью мусора с территории УЗТМ, фосфорной краски и игры светом иллюстрирует нам двоякую сущность бытия. Вот я и вернулся в реальность. Чавкающее «надолго ли?» мыло где-то в темноте заставляет меня поскорее покинуть цех, вернувшись к простым земным радостям.

Передышка для трудящихся  

На плакатах, растянувшихся вдоль моего пути по серому Уралмашу, изображены рабочие места заводчан. Среди разваливающихся станков яркими пятнами выделяются домашние фотографии, личные вещи уралмашевцев, результаты их творчества, комнатные цветы, детские игрушки. Анастасия Хорошилова размыла будни уралмашевцев вещами, которые дороги каждому из них. Говорят, с фотографией любимого кактуса или ребёнка на рабочем месте заводчане могут увеличить производительность раза в два.

А в цехе №1 обошлись и без Насти Хорошиловой, своими силами. Почти тридцать лет назад здесь трудился заводской художник Геннадий Власов. Среди до сих пор действующих станков раскинулись луга, речушки, церковки, виды родного Свердловска — все это изображено на металлических ящичках для инструментов и личных вещей рабочих. Художник-самоучка на свои деньги покупал краску и во внерабочее время расписывал ящик так, как попросит коллега. А это могли быть и репродукции известных художников. Экзотические шкафчики используются до сих пор, так же как и конторка, которая украшена животными из советских поздравительных открыток. Нынешний начальник участка говорит, что такая роспись подойдет больше для детсада, но закрашивать шедевр Власова не хочет — понимает ценность труда. А сам художник и слышать об Уралмаше и своих шкафчиках не хочет — в начале 1990-х Геннадий Власов попал под сокращение.

Певчие бобры, скушанный Лисс и чумазые стахановцы

Бывшая газогенераторная станция УЗТМ — еще один здоровенный и пустой ангар — скрывает за холодным названием место концерта Свердловской филармонии. Пока музыканты привыкают к экзотичной обстановке и настраивают инструменты (здесь даже от одинарных нот мурашки по коже), на меня опять уставились глаза рабочих. На этот раз современников. Трехметровые фото лиц шахтеров-стахановцев (с крупнейшей в Европе шахты «Стахановская» Донецкой области) после работы, измазанных даже не хочу знать чем, тем не менее, внушают доверие.

«Рабочий — значит, хороший»,— выплывает стереотип из детства. На самом деле, как говорят в толпе (людей в ангаре тьма), некоторые рабочие плюются в сторону «биеннальщиков»: мол, мы тут трудимся, а вы всякие штуки устраиваете. Это поправимо: на этой неделе их обещают поводить по площадкам биеннале. Вот посмотрят на мыло, освободятся от предрассудков, переродятся и полюбят современное искусство.

А меня еще раз переродиться заставляют первые звуки оркестра. Играют тихо-тихо, по замыслу так должно быть — современное же искусство. А то, что дядечка на фуршете, который развернулся рядом, съел уже шестой пирожок — это тоже замысел? Или что я в очередном творении современного искусства — «Направленном взрыве» из ленточек а-ля «don’t cross» — все меньше вижу взрыв, а больше хищного спрута, который хочет съесть пол-ангара вместе с дирижером Дмитрием Лиссом?

Современное искусство будит фантазию не без помощи психоделики, думаю. Но все живее мне кажутся лица шахтеров на постерах. Хористы в темных одеждах кажутся бобрами-переростками с человечьими головами, а их алые бархатные папки под волнующие нотки скрипки — в кровавые ножи. Хорошо бы эти строители плотины своим пением очистили Уралмаш от дрема и установили бы здесь новую индустриальную столицу. Только нынче чур без кровавых ножей!

Снова вопросы

Автобус вывозит меня с территории Уралмаша, потом еще один — куда-то в центр. На площади 1905 года мне представляется голый мужчина. В смысле, скульптура «Освобожденный труд». Знаете, такая в 1920-е годы была установлена здесь Степаном Нефедовым. Кажется, Ванька Голый (так прозвали мужчину свердловчане) смотрит в прошлое с вопросом: дало ли освобождение труда свободу? Или нет, взирает он на Уралмаш с надеждой: вдруг после биеннале на уральские заводы обратят внимание? Или этот Ванька с каменным взглядом и есть я, журналист Иван Некрасов, задумавшийся, что же еще наплести вам про биеннале, чтобы редактор не отругал за просроченный на неделю текст?

P.S. JustMedia.Ru провел вас лишь по одной площадке 1-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства. Кому-то еще предстоит познакомиться с Путиным — лабораторной мышью да с союзом картошки и труда (типография «Уральский рабочий», проспект Ленина, 49), пообжиматься с пассией под персональной луной (ВИЗ, улица Кирова, 28), увидеть тканевое изображение ткачих на ткацком заводе (Свердловский камвольный комбинат, улица Новинская, 2), поддержать футбольный клуб, братков и район Уралмаш (центр культуры «Орджоникидзевский», бульвар Культуры, 3).

ФОТОрепортаж о современном искусстве на Уралмаше смотрите здесь.