Прокуратура Свердловской области согласилась с законностью возбуждения ММО МВД РФ «Березовский» уголовного дела о незаконном лишении свободы (ч.1 ст.127 УК РФ). Основанием для принятия процессуального решения стало заявление одной из бывших пациенток женского реабилитационного центра Фонда «Город без наркотиков», сообщает пресс-служба
областной прокуратуры.
По данному уголовному делу, а также по ранее возбужденному делу о нанесении побоев пациенту мужского реабилитационного центра (ч.2 ст.116 УК РФ) сотрудниками полиции проводятся необходимые следственные и оперативно-розыскные мероприятия. Нарушений при их производстве прокуратурой области не выявлено.
Также пресс-служба областной прокуратуры прокомментировала сообщения в ряде СМИ о якобы оказанном давлении на девушку, рассказавшую для программы «На страже закона» о своем пребывании в реабилитационном центре и об обстоятельствах заболевания другой реабилитантки, позднее скончавшейся в больнице. Видеозапись с этим интервью ранее была распространена пресс-службами прокуратуры области и ГУ МВД РФ.
«Девушка, ставшая героиней видеосюжета, добровольно согласилась ответить на вопросы старшего помощника прокурора области по связям со СМИ и общественностью Ольги Тетериной, какое-либо давление на нее не оказывалось. Видеозапись разговора осуществлена с одного дубля»,— сообщили в пресс-службе прокуратуры области.
Сюжеты программы «На страже закона», вышедшей в эфире «ОТВ» 24 и 25 июня текущего года, доступны для просмотра по
этой ссылке.
С официальным заявлением по поводу освещения в СМИ проверок, проводимых органами прокуратуры и внутренних дел по факту гибели пациентки центра фонда «Город без наркотиков» Татьяны Казанцевой, выступило сегодня и
ГУ МВД России по Свердловской области.
«Главное управление МВД России по Свердловской области заинтересовано в объективном освещении в средствах массовой информации хода и результатов проверочных мероприятий, проводимых органами прокуратуры и внутренних дел по факту гибели 18 июня пациентки «реабилитационного» центра фонда «Город без наркотиков» Татьяны Казанцевой.
Молодая женщина в тяжелом состоянии с целым набором заболеваний и патологий несколько дней оставалась в центре без медицинской помощи и скончалась в Березовской больнице, не приходя в сознание.
Деятельность фонда всегда сопровождали скандалы, связанные с методами его работы, близкими к криминальным или прямо нарушающими закон. Из недавнего можно напомнить про одного из сотрудников фонда — Алексея Федорова, уголовное преследование которого было прекращено за примирением сторон и выплатой денежной компенсации пострадавшему от его действий, квалифицированных сначала по статье 111 УК РФ (причинение тяжкого вреда здоровью), а затем переквалифицированных в ходе расследования по статье 118 (причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности). Другой факт — когда группа «Города без наркотиков» под руководством того же Федорова совершила нападение на двух молодых людей в Екатеринбурге. В настоящее время по данному факту возбуждено уголовное дело, ведутся проверки.
ГУ МВД России по Свердловской области готово оказать полное содействие журналистам местных и центральных СМИ, которых заинтересует тема деятельности фонда и его руководителей, а также действий сотрудников правоохранительных органов в данной ситуации. Журналистам в любое время будет предоставлена, в рамках действующего законодательства, вся информация, имеющаяся в распоряжении полиции, даны необходимые комментарии, обеспечены выезды для сбора материала.
Реформа системы МВД России направлена, в том числе, и на возрождение доверительных, открытых отношений между органами внутренних дел и институтами гражданского общества. Следуя этому курсу, ГУ МВД России по Свердловской области готово сотрудничать и оказывать всесторонне содействие представителям всех СМИ, освещающих ход и результаты проверки по факту гибели Татьяны Казанцевой и другие события из жизни фонда «Город без наркотиков».
Ждем ваших предложений по факсу дежурной части Главного управления МВД России по Свердловской области (343) 358-87-40»,— сказано в заявлении пресс-службы ГУ МВД области.
Ниже —
расшифровка интервью бывшей реабилитантки центра сотрудникам областной прокуратуры:
«Распустили фонд «Город без наркотиков». Нас отправили ночью, в никуда, без денег, без вещей, то есть я свои вещи не нашла. Я в чужих вещах, ночью, совершенно в незнакомой местности, на Урале, пошла навстречу, в никуда. Я была наркоманкой, надеюсь, что получится в будущем ею не быть, но после фонда «Город без наркотиков» это очень сложно, это не реабилитация, это ломка человека, это из человека делают животное. Из человека делают «мразоту»… Было такое слово «мразота»
—А почему вы не ушли оттуда?
—Оттуда невозможно уйти. Я бежала оттуда, меня поймали, руки завернули, наручники надели и отправили в карантин так называемый. То есть это карцер, комната, из которой тебя не выводят, там стоит ведро для того, чтобы свои естественные нужды справлять. Душное помещение. Там находился кролик, который вонял, за которым мы убирали. Никакой вентиляции, никаких кондиционеров, грязь. Мылись мы один раз в неделю, стирали наши вещи один раз в неделю.
—Давайте по порядку: как вы туда попали, кто вас туда привел — вы сами или родственники?
—Я несколько лет употребляла наркотики. Меня привезли туда родители.
—Какие наркотики, если не секрет?
—Опий, амфетамин…
—Что побудило родителей привезти вас туда?
—Я обратилась к родителям за помощью, чтобы они помогли мне перенести ломку. Меня отправили сначала в больницу…
—В больнице что?
—В больнице делали детоксикацию. И после больницы на второй день меня повезли в непонятном направлении. То есть меня обкололи лекарствами и привезли в бессознательном состоянии… Я просто не знала, где я…
—То есть вас выкрали из больницы, что ли?
—Нет, меня родители увезли. То есть родители забрали из больницы и привезли вот, за две тысячи километров.
—А родители-то остались в Москве?
—Да.
—А какой год это был?
—Это было около трех месяцев назад.
—Три месяца вы провели…
—В застенках, в концлагере… Некоторые люди, которые сидели и которые были в этом реабилитационном центре, говорят, что на зоне гораздо проще.
—Как вы жили, в каких условиях?
—Это барак, трехэтажное здание, с решетками. Тараканы, крысы. В принципе, конечно, всё обрабатывалось. Там у каждой девочки… Первые двадцать семь дней ты находишься а карантине, это карцер, из которого не уходишь, просто тебя три раза в день выпускают сходить в туалет. Дают тебе на это определенное количество времени, за которое ты не успеваешь сделать ничего. Двадцать семь дней карантина, потом ты выходишь на так называемый барак.
—По карантину — там какие условия? Свободно передвигаетесь или…
—Комната несколько метров… Шконари — не могу назвать это кроватями.. Двухэтажные… как на зонах… За малейшее неповиновение, за малейшую просьбу позвонить родителям тебя заставляют либо приседать, если ты отказываешься приседать, обычно это час или два… Девочки, естественно, с больными спинами, с опущенными почками, печенью, 85 процентов — «вичовых»., они приседают, им тяжело… Если ты отказываешься приседать, тебе надевают наручники, закрепляют на кровати, а если какое-то строгое нарушение, ты лежишь даже не на матрасе, а на сетке. И в среднем пять дней лежишь в таких условиях. То есть ты не выходишь никуда, тебе приносят хлеб-воду…
—Вы сказали «закрепляют»?
—На наручники прикрепляли к кровати.
—Все 27 дней?
—Нет. Если ты сидишь тихо-мирно, спокойно, на любые какие-то унижения… унижения были постоянно, постоянный мат… если ты что-то отвечаешь, тебя наказывают. Либо приседания, либо, если ты отказываешься приседать, сажают на наручники.
—Есть девочки, которые ВИЧ заражены…
—85 процентов.
—…они помощь медицинскую получают какую-то?
—Изначально, когда я туда приехала, пили девочки терапию, родители присылали им таблетки. В самом фонде добиться каких-то лекарств, я не говорю, что было невозможно — было возможно, но это было очень сложно. То есть, действительно, если они там померяют температуру — сорок, тебе дадут там что-то, может быть, аспирин. Может быть, если ты на хорошем счету, колдрекс заварят, один раз за всю болезнь. Очень много «гнилых» девочек, то есть «крокодиловых», с гнилыми ногами . То, что я видела, если родители не присылали, в основном это лечилось зеленкой или левомеколем.
—То есть родители высылали терапию?
—Часть забиралась на общак. После случая с Таней Казанцевой, девочка умерла в центре, у нас забрали… Был шмон. Я просто говорю такими словами, которыми изъясняются там. Это не русский язык, это я не знаю, что такое… Был шмон, и у всех сначала в добровольном порядке попросили сдать все свои лекарства, потом еще нашли… Сорок пять человек было в доме, который называется барак. Забрали все лекарства, даже витамины, в основом компливит, эссенциале форте — девочки тоже терапию принимали. Терапию «вичевую» тоже всю забрали, сначала сказали, что не будут давать, потом все-таки выдали, потому что действительно ситуация сложная. Сложная ситуация, во-первых, с ранами на ногах, у многих девочек то ли от стресса, то ли от приема наркотиков не было менструаций и естественные проблемы с зубами. Кстати, некоторым девочкам высылались деньги, до девочек эти деньги не доходили.
— Вы про Таню упомянули Казанцеву…
—Да. Это жуткое зрелище. Человек, у которого был менингит. Человек, который попал в страшную аварию, у нее была пластина в черепе. Я увидела ее в таком судорожном состоянии, когда она еще разговаривала, когда она еще искала таблетки, я ей аспирин давала…
—А когда она поступила?
—Она поступила в начале апреля. Ей изначально… Ну, там как — была температура, вот когда я ее увидела, мне сказали, что у нее температура за 39. Это было уже к ночи, всю ночь она стонала. Старшие девочки по бараку рассказывали главным по дому, что вот такая ситуация. Ночью рассказывали. До утра никто ничего не делал.
—Это было еще в апреле?
—Нет, это было где-то восьмого-девятого числа июня. Потом привели фельдшера, фельдшер осмотрел, сказал, что это симптомы не менингита, что она хочет убежать. Позвонили ее маме. Насколько нам сказали, что телефон с мамой был записан, и мама Тани сказала, что она хочет сбежать. В действительности, у человека двое детей, которых она одна воспитывала, у нее у младшего ребенка эпилепсия, она за них очень переживала, за своих детей. Но те симптомы и те ухудшения, которые с ней происходили за эти двое суток… Она просто на глазах таяла, она превращалась из человека сначала в животное агрессивное, которое кусалось, плевалось, бросалось на всех, потом она обессилела, ей давали какие-то успокоительные, я точно не знаю, говорили, что это был хлорпротексан. Ей насильно в рот воткнули, чтобы она две таблетки проглотила.
—А фельдшер этот был…
—Фельдшер был из Сарапулки, где находится этот дом. Фельдшер уехал. Фельдшер был днем. Вечером ее дотащили до карантина, вот до этого карцера, где наказания и где первое время проводит новая девочка прибывшая. Ее туда затаскивали, просто волочили за ноги, за руки, бросили у решетки с карантином, там была решетка, потом ее срезали, и потом ей стукнули ногой по голове и за волосы протащили несколько метров до кровати. Положили ее не на матрац, положили ее на голую сетку, под нее поставили таз, она в туалет ходила под себя. Это было вечером. Она еще стонала, мы слышали ее стоны. Утром ее состояние резко ухудшилось, она посинела-позеленела, она не могла дышать, она трясла ногами, не могла передвигаться вообще, ее обмыли, одели, вызвали скорую. Скорая приехала, сказали: «Что же вы делаете? Почему так долго ждали?» и увезли в больницу. В себя он уже не приходила. Через несколько дней она умерла.
—А раньше скорая почему не приезжала?
—Вызвали фельдшера, фельдшер сказал, что «косит». Я не знаю, правда это или нет, возможно, вызывалась еще до этого скорая, в скорой ответили, что вот наркоманка, бывает такое часто, что наркоманы — это не люди, они никому не нужны.
—Вообще, кто эти люди, кто шмон проводил?
—Это те же самые реабилитанты с мужского центра, но которые там чем-то уже себя проявили, не думаю, что с лучшей стороны, те люди, которые могут себе позволить шмон, унижение других людей. Такие люди становились старшими и «ключниками». Не по человеческим качествам.
—При каких обстоятельствах вы сегодня покинули центр? И во сколько это было?
—Ой, этому еще предшествовала очень интересная история, когда сначала приехали на детский центр, из детского центра позвонили старшим в наш, женский, центр, сказали, что приехала милиция — я не знаю точно, кто это был, милиция или нет — и что они сейчас приедут к вам. Тут же тех девочек, которые что-то видели про Казанцеву, которые, по их замыслу, что-то могли сказать, которые были не на доверии, отправили на озеро. На этом озере были с половины четвертого до десяти вечера. В тот день дом отстояли, ликовали, пели песни, показывали, как хорошо в этом доме, приезжали родители, которым промывают мозги. Родители не верят своим детям вообще. Они верят людям, которых они в жизни никогда не видели, с которыми они общаются по телефону, и мы, их дети, не понимаем, что же мы такого ужасного страшного сделали, что верят чужим незнакомым людям, а мы для своих родителей — животные, наркоманы, нелюди.
—Родители еще и деньги платили за это лечение?
—Да. Восемь тысяч в месяц. Плюс ко всему девочки, на которых как-то хоть чуть-чуть могли положиться, хотя убежать из 45 человек, которые проживали в этом бараке, хотел каждый…
—А по деньгам — на что тратились эти деньги? На восемь тысяч вас обеспечивали?
—Ну, я не знаю, это стоит восемь тысяч или нет, я не смотрела эти расценки, но судя по тому, чем нас кормили, утром — каша, чай, хлеб, днем какой-то суп, компот или чай, часа в четыре давали чай, иногда пряник, иногда сухари, кусок хлеба сухого…
—А второе было на обед?
—Нет. Ужин — никогда не было ни овощей, ни фруктов, ничего. Ну за исключением каких-то дней, когда у кого-нибудь был день рождения или кому-то передавали передачки. Вы спрашивали про то, что происходило… Мы первый день, когда отстаивался этот дом, были, чтобы не помешать, нас обложили мальчики с Белоярки, из мужского центра, старшие и «ключники». В тот момент, когда мы находились на озере, старшие, те, которые должны были нас охранять, напились, они были очень пьяные. Когда мы возвращались вечером тогда, не понять, что эти люди были пьяные, было невозможно. Я не знаю, почему старшие по дому этого не заметили. Или заметили, но не подали виду, не стали дальше усугублять эту ситуацию. Через день нас разбудили в половине шестого утра, собрали нам питание, и 17 человек ушло в лес недалеко от дома, так же чтобы мы ничего плохого не могли сказать о фонде. И о Тане Казанцевой, естественно, потому что это главная ситуация, которая происходила там. Нам полвторого позвонили, сказали, что все хорошо, что дом отстояли, ликование, возвращайтесь обратно. Вернулись. До вечера все было тихо-спокойно, мы легли спать, и часов в двенадцать 21 числа приехали Евгений Ройзман, Евгений Маленкин. Весь барак, сорок пять человек, собрали в большой комнате, так называемой «телевизионке», и там Ройзман сказал, что против него ведется война, что его никто не понимает, что против него пытаются что-то возбудить. Он сказал, что тут вас никто не держит. Мы об этом первый раз в жизни услышали, что нас никто не держит.
—Это было вчера?
—Да. Это было вчера, ночью прошедшей. И нам сказали — вы можете написать, я не знаю — заявление или не заявление, это бред какой-то был, «такая-то такая-то, такого-то года рождения, не имею никаких претензий» и конкретно перечисляются… То есть меня якобы устраивали в доме чистота и порядок, меня устраивало то, что меня не водили в туалет, а у девочек у многих проблемы с почками, с печенью, а сходить в туалет ночью невозможно, или делать это под себя… Если как-то пытались возразить что-то, нам говорили: «На х… ты колоась?!». Это была фраза, которая постоянно вслед нам звучала. Ты болеешь, ты не можешь идти, у тебя сгорела спина — На х… ты кололась?!».
—Что было дальше? Вы написали эти заявления?
—У нас не было выбора. Нам сказали: вот сейчас вы переходите на одну сторону, и кто хочет жить, оставайтесь с нами. Кто пойдет помирать — проходите в ту сторону. Подавляющее большинство сразу ушло умирать. Через какое-то время мы написали эти заявления, что мы не имеем никаких претензий. То есть все претензии, которые были там перечислены, естественно, они имели место быть. И незаконное удержание, и проблемы с туалетом, и проблемы с лекарствами, что врачи не приезжали. Может быть раз в два месяца, раз в полтора месяца приезжали, какие-то странные анализы брали, путались, постоянно ошибались в анализах, человеку могли сказать, что у него ВИЧ, через день перезвонить и сказать: «Ой, мы ошиблись». У человека паника, шок, он уже рассказал своим родителям, он уже не знает, жить ему дальше или умирать… Ночью сначала Евгений Маленкин сказал, что нам вызовут такси, тем, кто живет рядом, в Екатеринбурге. Те, кто живет в других городах, оставайтесь, девочки, у тех, кто живет в Екатеринбурге, и дальше добирайтесь. Такси я видела только одно. Мы шли пешком из этой Сарапулки несколько километров. Встретили сотрудников уголовного розыска. То есть мы написали эти заявления, что мы не имеем претензий, и нас без денег, без вещей — они почему-то вдруг испарились, наши вещи , что успели, то схватили и пошли… Вот с точки зрения фондовцев, я не понимаю, они нас пустили сами к уголовному розыску… Но я могу сказать честно, что те условия, в которых я оказалась, когда ты находишься в этом центре, ты пишешь дневники. И там есть некие двенадцать ступеней. У анонимных наркоманов в программе есть 12 шагов. В центре есть 12 ступеней. И двенадцатая ступень — выбрался сам — помоги другому. Вот я выбралась сама и помогу другому, чтобы больше такого ужаса дети, бедные дети, люди-наркоманы, чтобы их родители, обеспокоенные судьбой своих детей… Я прекрасно понимаю, но отдавать в такие места, где человека унижают, его человеческое достоинство, где над человеком издеваются, его порят плетками до крови, его пристегивают наручниками, иногда просто-напросто руками бьют, за волосы таскают больного человека, как Таню Казанцеву… Чтобы в таких условиях больше никто не оказывался. Это очень сложно. Та поддержка, которая существует у этого фонда, ее очень тяжело переварить. Поверьте, родители, ваши дети не достойны того, куда их бросили. Вы ломаете их.
—К вам конкретно применялось насилие?
—Лично меня не били. Я старалась промолчать. Если надо приседать — я приседала. Но я видела, как били других.
—Наручники применялись к вам?
—Да.
—Это от них? (следы на запястьях)
—Да. Полторы недели назад.
—За что?
—Я убежала.
—А синяк у вас откуда?
—Я думаю, это от работы. Меня никто не бил.
—После побега пристегнули вас?
—Меня поймали через сутки. Не пристегивали к кровати. Просто везли в машине с заломленными назад руками, в наручниках.
—Где вас поймали?
—В лесу.
—В город не успели убежать или не было такой цели?
—Была цель убежать. За то время, пока я там была, я ничего не употребила, проводили 18 тестов на наркотики, тесты на алкоголь — все было отрицательным. У меня не было цели испортить свою жизнь, у меня была цель добраться до тех людей, которых я люблю и которые меня в конечном итоге предали и сдали этим фондовцам.
—Что в будущем ждет вас?
—Я не знаю. Я не знаю, как дальше жить. Самые близкие люди, которых я по большому, по самому крупному счету, никогда не обманывала, они верят животным из фонда, но не верят своему ребенку. Я не знаю, куда мне ехать и к кому.
—Вы единственный ребенок в семье?
—Нет.
—Сегодня вам окажут медицинскую помощь, вам окажут защиту, будем надеяться, что всё у вас в жизни устроится.
—Я очень на это надеюсь, но это будет очень сложно. Пережить, забыть, не уколоться — очень сложно будет после того ада, в котором я оказалась. усть меня везут обратно, пусть меня захватывают, я готова пожертвовать своей жизнью, как пожертвовала Таня Казанцева, но чтобы больше таких, как я, не животных, а людей, не превращали в животных и «мразоту».
